Счастье на десерт

Верта Мила

Он такой колоритный, что ли. Смуглый, русый с голливудской улыбкой, одет вроде просто в футболку, шорты и кеды, но одни его носки стоят как весь мой наряд. Ещё я постоянно залипаю на его руки. Спортивные часы эффектно дополняют образ, и эти золотистые волоски на руках будоражат воображение.

— Ну, можно подарить развивающие игрушки или что-то из одежды. Дети быстро растут, пригодится. — накидываю варианты.

— Я не знаю размера. — Миша задумчиво трёт бровь, берёт в руки маленький голубой бодик,

рассматривает, берёт следующий.

— Этот подойдёт, как думаешь?

— Возьми лучше с жирафом. — сую ему в руки другую вешалку.

Мне не очень комфортно в этом отделе и хочется быстрее уйти.

Пока Миша выбирает, медленно бреду вдоль вешалок.

— Мам, тут два цвета, какой взять? — девчушка лет десяти перебирает вешалки. Её мама стоит спиной, говорит по телефону.

Голос, кажется, мне смутно знакомым. Пристальней вглядываюсь в девчонку, глазастая, курносая, блондинка. Я точно её не знаю.

— Мам, смотри тут бодики. Голубой со слоном и белый с жирафом. Какой братику брать? — снова зовёт девочка.

Обычный ребёнок, чего я на неё пялюсь?

Женщина наконец-то заканчивает разговор. Оборачивается, улыбается дочери.

— Покажи. Какие прикольные давай оба возьмём! — отвечает дочери.

Я смотрю на них не моргая. Меня парализует от ужаса. Несколько раз пытаюсь открыть рот, но язык становится неподъёмным. Глотаю ртом воздух. Глаза начинает жечь, жмурюсь. Этого не может быть, мне просто, кажется. Всхлипываю, слёзы текут по щекам. И это кошмар, потому что я практически никогда не плачу.

— Мама! — выдыхаю еле слышно.

Но меня и эту красивую женщину напротив это «мама» глушит. Она дёргается, бледнеет. Узнаёт. Прижимает девчонку ближе к себе. Та разинув рот, переводит любопытный взгляд с неё на меня.

Мне хочется заорать: мама! Мамочка!

Кинуться к ней, обнять. Но я не понимаю, как это возможно? Она же умерла, когда мне было десять! Просто уехала в Москву к подруге и не вернулась. Нюра сказала, что утонула и тело так и не нашли. Но я прекрасно помню и поминки, и фотку с чёрной ленточкой. Это какой-то бред.

Делаю пару шагов к ним. Она отступает, тащит дочь за собой. Так у неё есть ещё одна дочь? Моя сестра?

— Мама, а это кто? — спрашивает девчонка.

Я уговариваю себя, что ошиблась, что это не она. Просто какая-то похожая тётка. Жадно рассматриваю, но это она! Даже причёска та же, шрам на левой брови, родинка над губой, рост тот же и возраст. И она беременна, месяцев шесть навскидку. Это моя мать живая и здоровая, в детском магазине с новой дочерью выбирает вещи будущему сыну.

— Никто, Поль, девушка, просто обозналась! — лезет в сумку.

Достаёт телефон, я отчётливо вижу, как у неё дрожат руки.

— Милый, мы закончили, да, забери нас. Прямо сейчас. Подъезжай к центральному входу. Мы уже выходим.

Отбив звонок хватает девчонку за руку и тащит к выходу.

— Мам, а как же бодики? — гундит та.

— В другом магазине купим! Пошли быстрее! Шевели ногами, Полина!

Девчонка буксует то и дело, оглядываясь на меня.

Она жива! Жива! Шарахнулась от меня как от прокажённой! Сделала вид, будто мы не знакомы.

Вот сука! Жива и здорова, рожает новых детей и делает вид, что меня не знает!

От масштабов этого пиздеца меня накрывает истерика, я начинаю ржать и рыдать одновременно. Меня скрючивает от боли, и я падаю, разбиваю колени о каменный пол.

— Мирослава! Ты чего? Эй, тебе плохо?

Миша подлетает, пытается поднять. А я не могу встать, я даже дышать от боли не могу, какой там встать. Я не чувствую ни рук, ни ног, тела не чувствую. Мне кажется, меня больше вообще нет. Разве может нормальный человек дышать после такого предательства? Я её двенадцать лет оплакивала, а она жива, здорова у неё «милый» и новые дети. И Нюра в этом фарсе тоже участвует? Не может она не знать, что её дочь жива.

— Мира, посмотри на меня! Дыши глубже, постарайся успокоиться! — Миша выглядит расстроенным, потерянным.

Но он рядом, держит меня за руку и пытается помочь, хотя знает меня пару дней. А женщина, что меня родила, просто сбежала!

— Мирослава, что случилось? У тебя какой-то приступ? Лекарства есть? — Миша лезет в мой рюкзак. Нервно перетряхивает его содержимое.

Он принял меня за душевнобольную?

— Не-нет, Ми-ша. — цепляюсь за его руки, хочу сказать, что я здорова и такое со мной впервые. С ужасом понимаю, что заикаюсь. Это мой самый страшный кошмар наяву.

Я год заикалась после смерти мамы. Что только Нюра не перепробовала. Таскала меня по врачам, бабкам, психологам. Ничего не помогало. Прошло само, на первую годовщину смерти. Когда я её отпустила.

Меня травили в школе из-за этого. Целый год я была на домашнем обучении. Потому что, не могла смириться с потерей единственного родителя. Я и так всю жизнь была безотцовщиной и не хотела быть круглой сиротой. Ходила как обморок, похудела, практически перестала разговаривать. Какая нормальная мать поступит так со своим ребёнком?

Мне становится ужасно душно, воздуха катастрофически не хватает. Лёгкие начинает жечь, но я не могу вдохнуть.

Калейдоскопом мелькают перепуганные лица Миши и персонала.

— Кажется, это паническая атака, принесите воды и отойдите все! — рявкает Миша, ослабляет шнуровку на моём сарафане.

Хватает меня на руки, прячет нас за занавеской. Ему суют стакан с водой в примерочную.

Я кряхчу, не в силах продохнуть и хоть что-то сказать. Мне страшно и кажется, что я умираю.