Счастливая странница
Шрифт:
Отец становился все невыносимее. Проснувшись среди ночи, он принимался проклинать жену — сперва медленно, потом во все ускоряющемся ритме, как будто читал Библию. Квартира, погруженная в тишину и тьму, внезапно пробуждалась, когда ее наполнял звонкий голос отца:
— Шлюха… Сука… Вшивая… грязная… лживая… мерзавка… — Потом он принимался частить фальцетом:
— Дьявольское отродье! Сучье племя! Мать шлюхи! — Дальше следовал нескончаемый поток совсем уж грязной брани, неизменно заканчивавшийся жутким призывом о помощи:
— Gesu, Gesu «Иисусе, Иисусе (ит.).», помоги мне, помоги!!!
Семья просыпалась, каждый в испуге садился в кровати и ждал, не зная, что учинит отец в следующую минуту. Мать старалась его утихомирить, обращаясь к нему тихим голосом, умоляя успокоиться и позволить семье спокойно поспать. Она так щедро смачивала ему виски спиртом, что квартира наполнялась головокружительным запахом.
Октавия и Лючия Санта спорили до хрипоты, следует ли отправить отца в больницу. Лючия Санта отказывалась даже слышать об этом. У Октавии, изнуренной недосыпом и волнением, начиналась истерика, и мать приводила ее в чувство звонкими пощечинами. Как-то ночью, когда отец затянул свое «Gesu, Gesu», Октавия передразнила его из-за двери.
Когда отец принялся браниться по-итальянски, Октавия ответила тем же, копируя его акцент, и грязная иностранная ругань, оглушительно-звонкая в темноте, прозвучала еще ужаснее, чем отцовское сквернословие. Сал и малютка Лена расплакались, Винни и Джино сели спросонья на край кровати, оглушенные страхом. Лючия Санта забарабанила дочери в дверь, умоляя ее угомониться. Однако Октавия уже не владела собой, поэтому отец сдался первым.
Наутро отец не вышел на работу. Лючия Санта дала ему отлежаться, пока не выгнала детей в школу, а потом вошла к нему с завтраком.
Он лежал одеревеневший, как бревно, уставившись пустым взглядом в потолок. Она тряхнула его за плечо, и он гулко забубнил:
— Я умер, не хороните меня без одежды. Обуйте меня в хорошие ботинки. Меня призвал господь. Я умер.
Мать настолько перепугалась, что стала щупать его конечности. Они оказались холодны как лед и неподвижны. Вскоре отец снова заголосил:
— Gesu, Gesu, помилуй! Aiuto, aiuto «Помилуй (ит.).».
Она схватила его за руку.
— Позволь мне вызвать для тебя доктора, Фрэнк.
Ты болен!
Отец рассвирепел так, как гневается только мертвец. Гулким, угрожающим голосом он произнес:
— Пусть врач только сунется — я вышвырну его в окно.
Однако угроза ободрила Лючию Санту, поскольку его холодные синие глаза снова зажглись, пусть всего лишь яростью. Кровь хлынула в конечности, и они снова потеплели. На лестнице, а потом в квартире прозвучали шаги: Ларри вернулся домой после ночной смены.
— Лоренцо! — позвала она. — Зайди сюда и взгляни на отца.
Тон ее голоса был таким тревожным, что Ларри мигом вырос в дверях.
— Смотри, до чего он плох! — сказала она. — И еще отказывается от врача! Поговори с ним.
Вид отчима поверг Ларри в смятение. До этого момента он не замечал, как тот изменился, каким изможденным стало его лицо, как напрягся тонкий рот, как избороздили лоб и щеки морщины безумия.
— Брось, отец, — мягко произнес он. — Надо показать тебя врачу, даже если ты уже мертв. Вдруг люди скажут, что мать отравила тебя? Понял? Нам нужна справка! — Он улыбнулся отчиму.
Но Фрэнк Корбо взглянул на пасынка с презрением, как на слабоумного или безумца.
— Никаких врачей! — отрезал он. — Дайте мне отдохнуть. — С этими словами он закатил глаза.
Лючия Санта и Ларри удалились в кухню на противоположном конце квартиры. Мать велела сыну:
— Сбегай на фабрику Ранкеля и приведи мистера Колуччи. Он сумеет поговорить с Фрэнком. Ночью ему опять было совсем худо. Если это продлится — нет, лучше веди Колуччи…
Ларри смертельно устал и мечтал добраться до постели. Однако он видел, что мать, всегда полная сил и уверенности в себе, на этот раз близка к слезам, от которых ее удерживает только гордость. Его захлестнула волна любви и жалости к матери, но одновременно ему было противно вмешиваться во все это, словно разразившаяся драма не имела к нему ни малейшего отношения. Он потрепал мать по руке, сказал: «О'кей, ма» — и бросился вон из дому.
Колуччи, даже будучи конторским служащим, не смог отлучиться до конца рабочего дня. Он явился только в пять вечера, приведя с собой еще троих мужчин. От их одежды пахло какао. Они застали Фрэнка Корбо безжизненно растянувшимся на кровати.
Гости встали вокруг него кольцом, словно верные апостолы.
— Фрэнк, Фрэнк! — тихонько позвал мистер Колуччи. — Что с вами? Что вы делаете? Вам нельзя покидать жену с детьми. Кто будет зарабатывать им на хлеб? Господь не станет призывать вас к себе прямо сейчас; вам осталось совершить еще немало добрых дел. Ну же, Фрэнк, вставайте, послушайте своего друга, который любит вас! Время еще не настало! — Остальные посетители хором произнесли «аминь», как во время молитвы. — Нам придется прислать к вам доктора, чтобы он излечил вас от головных болей, — закончил Колуччи.
Отец приподнялся на локте. Голос его звучал тихо, сердито, но уже не безжизненно.
— Вы говорили мне, что врачи ни к чему, потому что все решает господь, а человеку только и надо, что верить. Значит, вы врали! Иуда вы! — Он указал осуждающим перстом на Колуччи, едва не угодив ему в глаз. Он походил на святого с картинки.
Колуччи остолбенел. Придя в себя, он присел рядом с Фрэнком Корбо на постели и взял его за руку.
— Послушай меня, брат, — заговорил он. — Я верую! Но, когда я вижу, что твоя жена с детьми может остаться без опоры в жизни, моя вера подвергается испытанию. Даже моя! Я не могу допустить, чтобы моя вера несла тебе гибель. Ты болен, тебя изводят головные боли. Ты страдаешь! Возлюбленный брат мой, тебе не хватает веры! Ты говоришь, что тебя призвал господь и что ты теперь мертв. Но это богохульство! Ты должен жить! Пострадай еще немного.
Наступит Армагеддон, и господь смилостивится над тобой. Встань же, пойдем ко мне ужинать. Потом мы отправимся в молитвенный дом и вместе помолимся за твое исцеление.
По лицу Колуччи катились слезы. Трое его друзей поникли головами. Отец взглянул на них, широко распахнув глаза, словно вновь обретя разум.
— Хорошо, я встану, — согласился он и жестом выпроводил всех из спальни, чтобы спокойно одеться. Колуччи прошел вместе с остальными в кухню, где Лючия Санта подала посетителям кофе.