Счастливцы с острова отчаяния
Шрифт:
Полдень. Молодое солнце, ласковый ветерок, нежное море. С одного края острова на другой протягиваются к востоку, возникая и исчезая, длинные трещины. Два барана провалились в одну из них, и она бесшумно сомкнулась. Чуть пониже, среди нагромождения обломков скал и валунов, Элия, его жена Эстер и малышка Селина никак не решатся оставить свой соскользнувший сантиметров на десять в сторону дом, где больше не закрываются двери. Доктору Дамфризу, примчавшемуся на помощь, удалось отвести их в коттедж толстяка Гордона. Но и это убежище оказалось ненадежным: паркет потрескался, стены покосились.
— Устраивайтесь у меня, — предложил им доктор.
15 часов. Трещины сближаются, извиваются, перерезают тропинки. Дрожь опять охватила
20 часов. И моральный дух наконец дает трещину. В темноте, прорезываемой светом факелов, в треске камней, что сыплются все гуще, одна половина жителей деревни укрывается у другой или располагается лагерем в Зале принца Филиппа.
22 часа. Преподобный отец, помогавший пастве таскать чемоданы и устраиваться на ночлег, снова облачился в рясу, надел стихарь и епитрахиль, пока его ризничий Роберт, сам оставшийся без крова, зажигал керосиновые лампы. Сесиль Гроуер решила во что бы то ни стало окрестить своего первенца «до катастрофы». Крещение состоялось. Крестный отец Элия с Маргарет на руках, Сесиль, поддерживаемая мужем Бобом, ушли, приговаривая:
— По крайней мере, если мы взлетим на воздух…
Роберт тоже ушел. Отец Клемп через голову стягивает свой стихарь, который взъерошил его седые волосы. Жалкое, торопливое крещение! Мгновение он стоит не двигаясь в этой церквушке, где пять разных народов перемешивали свои молитвы, вовсе не подозревавшие — даже итальянцы, — что они при этом меняют веру. Он с грустью смотрит на алтарь, где шесть оловянных подсвечников обрамляют дарохранительницу, перед которой раскачивается подвешенная к резной перекладине лампада. Вышитое покрывало, подарок королевы — фисгармония, на которой долгое время никто не умел играть, хоругвь, колокольчик, поставленный в оконном проеме, скамья причастия со спинкой, вырезанной кортиком, стулья с вязаными подушечками, сам этот храм с потолком, обшитым плавуном, откуда, как бывало в старину, приходилось вынимать доски, чтобы сколотить гроб, — станет ли все это когда-нибудь вновь служить людям?
Пора идти, надо задуть лампы. Отец Клемп открывает дверь и выходит в темноту. На востоке резкие, словно удары бича, щелчки разрывают тишину, над которой с холодным сочувствием высятся звезды.
Если бы не волнение насмерть перепуганных птиц и скота, то утром 9 октября могло показаться, что остров приходит в себя. Семьи Элии, Неда, Бэтиста, Боба (на Тристане, где всего семь фамилий, но более двухсот набранных со всех языков имен, фамилией становится имя отца) смогли вернуться в свои дома, где — любопытное дело — они увидели, что двери не завалены камнями, а трещины в стенах сомкнулись. Скала забрасывала камнями окрестности менее энергично, земля перестала трястись, и к полудню произошел всего-навсего один толчок, который сменило необычное затишье.
Это было лишь временное улучшение. Сразу же после завтрака, когда Уинни ловко орудовала посудной щеткой, а ее дочь Рут — половой тряпкой, послышался легкий шум: сперва плавный, потом все более прерывистый, довольно похожий, если усилить его в тысячу раз, на тяжелое дыхание борца в решающий момент схватки. Затем раздался, оставив громкое эхо, треск, никогда прежде не достигавший такой силы.
— Опять все сначала! — простонала Уинни.
Около трех часов Нед, Ральф и Билл вышли взглянуть в чем дело и пошли по дороге, ведущей к консервному заводу. Скоро они заметили впереди Бэтиста, Джосса и Метью, движимых теми же намерениями и даже не побоявшихся захватить с собой дочек — Эми, Дженни и младшую, Стеллу.
— А я-то собрался полоть картошку! — крикнул Нед, слегка прибавляя шагу, чтобы догнать Бэтиста.
Бэтист, опережавший их шагов на десять, вдруг остановился, властным жестом преградив путь своим детям. Когда Глэды подошли к Твенам, им не надо было ничего объяснять: потрясенные, они тоже остолбенели. На их глазах повторилась та же страшная картина, которую довелось увидеть двум мексиканским крестьянам: земля внезапно породила Паракутина, [5] этого сына дьявола. Склон горы более чем на 300 метров перерезала трещина. Края этой зияющей дыры медленно расходились. Но один край оседал, а другой неумолимо поднимался, силой чудовищного внутреннего давления вздыбливая тонны горной породы.
5
Паракутин — проснувшийся вулкан в Мексике.
— Джосс, — скомандовал Бэтист, — беги за Уолтером. А вы, девочки, ступайте-ка скорей и передайте матери, что можно укладываться.
Затем, обернувшись к Неду, сказал:
— Видел? Скоро в птичьих гнездах испекутся яйца.
Когда прибыли Уолтер, Дон, а за ними целая процессия, участники которой тщетно старались прогнать надоедливого коротышку Нэйла и его неизменного прихвостня Кирила, Глэды и Твены уже вынуждены были отойти от края трещины. Вздутие достигло высоты коттеджа и, превратившись в похожий на луковицу холм, разбрасывало вокруг жидкую грязь с щебнем, из которой выпирали обломки скалы, медленно выползавшие наверх и соскальзывавшие набок, освобождая место другим, неутомимо лезшим из недр. Эта каменная рвота сопровождалась каким-то хрюканьем, и с каждым ее новым приступом холм разрастался. Дон не стал медлить.
— На этот раз всем ясно в чем дело, — заявил он.
И, втянув носом воздух, чтобы определить запах, в котором начинала чувствоваться сера, приказал:
— Все назад, в долину! Не будем подражать Плинию, задохнувшемуся из-за любопытства.
Уолтер уже бежал к гильзе-колоколу, чтобы ударить в набат. Через пять минут в сборе были все мужчины острова, кроме нескольких стариков и двадцати рыбаков, в память о которых на сигнальной мачте, установленной на возвышающемся над пристанью холме, недавно подняли траурные флаги. Едва они успели рассесться кружком, как Дон без обиняков объявил:
— Это конец. Колония обречена. Вулкан проснулся, образовав на ее территории второй кратер, который с минуты на минуту может начать выбрасывать лаву и даже взорваться. Мы остались без работы, у нас нет больше пресной воды. Теперь оставаться на острове уже опасно. Эвакуация неизбежна.
Испуганные, почти враждебно настроенные мужчины переглядывались, затем смотрели на Уолтера, который трижды поднимал и опускал руки жестом бессилия отчаявшегося мима. Покориться необходимости еще не значит примириться с ней. Никто не прокричал «нет», но никто не прокричал «да». Пробираясь сквозь толпу, подоспел опоздавший отец Клемп. Администратор отвел его и Уолтера в сторону, о чем-то пошептался с ними и, не прибавив к своей речи ни слова, побежал на радиостанцию. Все поняли: если передатчик окажется разрушенным, то отрезанный от мира Тристан не сможет даже передать в эфир сигнал бедствия SOS. Но уход Дона развязал языки.
— Если бы такое случилось полвека назад, как бы поступили наши отцы? — спросил Симон.
— Они остались бы, а следовательно, погибли, — быстро ответил пастор, — Когда бушует море, все укрываются на земле. А вот теперь и сама земля взбунтовалась — нам нужно эвакуироваться на море. Это единственный способ уцелеть.
Он покраснел, потому что вовсе не верил в это. Но именно этот довод, «уйти, чтоб остаться», был, он знал это, единственно неопровержимым, единственно способным помешать коллективному самоубийству тристанцев. Он не сводил глаз с Симона, чье мнение будет решающим. Однако не Симон, а Абель Беретти, брат старейшины общины, предложил: