Шрифт:
Конецъ августа. Ночи все темне и въ бездонной глубин небесной зажигается такая безконечность звздъ, что, кажется, нкоторымъ изъ нихъ ужъ нтъ и мста, не за что уцпиться — и он срываются, падаютъ, мелькнувъ на мгновеніе, и пропадая въ какомъ-то непонятномъ, заповдномъ «нигд». По раннимъ утрамъ уже чувствуется рзкій, пронзительный холодокъ и туманы поднимаются на лугахъ и въ лсныхъ оврагахъ…
Но дни стоятъ тихіе, теплые, безоблачные. Такихъ чудныхъ дней не было за все лто. Воздухъ необычайно прозраченъ и въ немъ уже чуется теплый, бальзамическій запахъ, особенно какъ-то дйствующій на душу — запахъ осени…
Юрій Михайловичъ вышелъ на прогулку
Юрій Михайловичъ — красивый и видный человкъ лтъ сорока съ чмъ-нибудь. Онъ бодръ и свжъ и ровно ничего въ немъ не указываетъ на то, что онъ уже спускается подъ гору жизненной дороги. Въ его довольно еще густыхъ, красиво подстриженныхъ волосахъ и длинной превосходной бород, только кой гд, да и то едва замтно, серебрится сдина. Нсколько морщинокъ вокругъ темныхъ глазъ нисколько не портятъ его пріятнаго, загорвшаго за лто лица, а напротивъ — придаютъ ему опредленное, законченное выраженіе. Красивый, обдуманный лтній костюмъ, да и вс, вообще, манеры ясно показываютъ, что Юрій Михайловичъ вовсе не деревенскій старожилъ, а человкъ городской, столичный или даже, пожалуй «заграничный».
Оно такъ и есть. Юрій Михайловичъ всю жизнь прожилъ, узжая изъ Петербурга заграницу, и прізжая изъ-за границы въ Петербургъ. Прекрасно воспитанный, съ характеромъ добродушнымъ и веселымъ, съ умніемъ легко и свободно относиться къ людямъ и нравиться почти всмъ, — онъ очень пріятно провелъ свою молодость и бодро вступилъ въ зрлый возрастъ. Съ удовольствіемъ для себя и для другихъ, къ сорока годамъ, онъ постепенно уничтожалъ значительное родовое состояніе; но сдлалъ это не по легкомыслію, ибо зналъ, что очень старый и бездтный дядя его долженъ непремнно умереть и оставить ему отличныя средства, которыхъ за глаза хватитъ на самую долгую жизнь. Отъ мысли о брак онъ ужъ очень давно и ршительно отказался, убдясь, что семейная жизнь приноситъ несравненно боле заботъ и горя, чмъ радостей.
Все шло отлично. И здоровье не измняло, и дядя умеръ какъ разъ во время. А между тмъ вотъ ужъ второй годъ какъ Юрій Михайловичъ почему-то началъ скучать. Сначала изрдка, а потомъ все чаще. Онъ не отдавалъ еще себ отчета въ этой скук; но она заставляла его перезжать съ мста на мсто и все искать чего-то и не находить.
Эта скука загнала его, вмсто какого-нибудь заграничнаго курорта, въ тамбовскую деревню, загнала, да вдругъ и притихла, будто устала. Третій ужъ мсяцъ жилъ Юрій Михайловичъ въ деревн, а узжать еще не думалъ. И, странное дло, его деревенская жизнь, казалось бы только и могла что нагнать скуку, а ужъ никакъ не усыпить ее. Юрій Михайловичъ ровно ни съ кмъ не видался и цлые дня проводилъ или на прогулкахъ пшкомъ и верхомъ, или въ праддовской библіотек, за разборкой старыхъ, въ «телячью кожу» переплетенныхъ книгъ.
Единственнымъ его развлеченіемъ была борьба съ сосдкой, вдовой генерала Трейера, Врой Павловной. Нсколько лтъ тому назадъ, еще при жизни генерала, Юрій Михайловичъ бывалъ у нихъ въ дом; но это лто, именно вслдствіе постоянной борьбы, непріятностей, они, живя, въ ближайшемъ сосдств, почти не видались. Земли Вры Павловны были смежны съ его землями, управляющій Вры Павловны былъ смертельнымъ врагомъ его управляющаго, — а
Во время утренняго чая являлся управляющій и докладывалъ:
— Воля ваша, Юрій Михайловичъ, этакъ совсмъ невозможно; какъ есть весь нашъ скотный дворъ будетъ перепорченъ… Опять генеральша шесть нашихъ коровъ сманила и загнала.
— Что жъ, она такъ сама ихъ и сманивала? вы видли?
Управляющій ничуть не смущается тономъ этого вопроса и продолжаетъ:
— Извстно сманиваетъ… троихъ пастуховъ перемнили… теперешній Акимъ, всякаго спросите, мужикъ степенный, а и онъ не доглядлъ… сманила таки…
— Ну да и у насъ загнаны со вчерашняго вечера ея четыре коровы… дв ея лучшихъ, тирольскихъ! — вдругъ прибавляетъ управляющій.
Юрій Михайловичъ смется.
— Такъ этихъ значитъ я заманилъ?
Управляющій обижается.
— Вамъ вотъ смшно, Юрій Михайловичъ, а какъ скотный нашъ дворъ она портитъ, такъ вдь — вы же на меня въ обид будете!.. Нтъ, воля ваша, а такъ больше нельзя… разршите… я завтра въ городъ уду и подамъ жалобу мировому. Ужь будьте покойны… я дло выиграю, а она большой штрафъ заплатитъ и вс убытки… Наше дло правое.
Но Юрій Михайловичъ жаловаться мировому, сколько ни упрашивалъ управляющій, не позволялъ. Однако, вс эти ежедневные разговоры и исторіи въ конц концовъ сдлали свое дло. Смертельная борьба двухъ управляющихъ отразилась таки на Юріи Михайлович и Вр Павловн; они перестали видаться и въ послдній разъ встртились у опушки парка, очень сухо раскланялись и разошлись въ разныя стороны.
Наконецъ, сегодня, въ этотъ чудный августовскій день, управляющій явился передъ Юріемъ Михайловичемъ, совсмъ багровый, трясясь какъ въ лихорадк, и долго не могъ произнести слова.
— Что съ вами? что такое случилось? — даже встревожился Юрій Михайловичъ.
— А то-съ… а то-съ, что вотъ вы не дозволяли къ мировому, а они насъ упредили — и на насъ жалоба… Вотъ-съ до чего дошло!..
— Да полно-те… какая тутъ жалоба? кто это вамъ сказалъ?..
Но управляющій, съ отчаяннымъ и въ то же время торжественнымъ жестомъ подалъ повстку, Юрій Михайловичъ пробжалъ ее глазами.
— Такъ это васъ вызываютъ, а не меня, и по жалоб управляющаго госпожи Тренеръ, а не ея самой…
— Это все одно-съ, все одно-съ, — трясся и задыхался управляющій, — дайте срокъ — она и васъ самолично притянетъ-съ… къ тому идетъ…
«Однако, хоть и пустяки, а все же непріятно, да и, наконецъ, надодать начинаетъ… И чего это она придирается»… думалъ Юрій Михайловичъ, совсмъ уже приближаясь къ дубамъ, за которыми начинался небольшой, но густой и тнистый паркъ Вры Павловны. Онъ подошелъ къ дубу-великану, подъ втвями котораго любилъ отдыхать, любуясь зеленой равниной и широкой далью, и уже хотлъ было опуститься на траву, какъ въ нсколькихъ шагахъ отъ него послышалось ворчаніе, а затмъ хоть и не особенно внушительный, но сильно враждебный лай. Темносрый съ черной полосой на спин мопсикъ кинулся къ нему, подпрыгивая и ныряя въ трав, остановился передъ нимъ какъ вкопанный, поднялъ круглую, обрюзглую, съ приплюснутымъ носомъ мордочку, устремилъ на него большіе, черные и круглые глаза — и глухо зарычалъ, выжидая и обдумывая положеніе.