Шрифт:
Сергей Щербаков
Щенки и псы Войны
БУТИК
( из цикла Щенки и псы войны )
Посвящается девятнадцатилетним мальчишкам,
которым довелось испить "горькую чашу"
чеченской войны
Славка стоял у высокого металлического забора, покрашенного коричневым суриком и поливал его. От прозрачной горячей струи и мокрых кружев на заборе вверх поднимался легкий пар.
– Двинули!
– хрипло бросил он напарнику, закончив свою нехитрую процедуру, и они молча побрели по узкой горбатой улочке. Под ногами смачно чавкала скользкая грязь, "стокилограммовыми" комьями налипая на сапогах. Они двигались вплотную к заборам, шлепая по нежному свежему снежку, который тонким слоем покрыл
Пашка, Славкин напарник, невысокий коренастый пацан с бледным лицом, отрешенно уставясь под ноги, плелся с пулеметом наперевес, с трудом переставляя ноги с налипшей глиной. В конце улицы они присели: Славка у кирпичной стены, уперевшись рваным засаленным коленом в заснеженный валун, а Пашка устроился на противоположной стороне под сухим корявым деревом, выставив вперед ствол своего ПКМа с пристегнутым "коробом" (магазином).
Где-то сзади, через несколько домов от них, группа екатеринбургского СОБРа, двигаясь следом, шмонала дворы и хозяев. Обыск и проверку документов, как правило, проводили бойцы СОБРа, а солдаты бригады особого назначения страховали с улицы. Собровцам опыта не занимать, уловки боевиков для них, что твои семечки. Одного взгляда им достаточно, чтобы вычислить, где может находиться растяжка или схорон. Славка наблюдал однажды, как Степан, методично простукивая стены в доме, обнаружил тайник с оружием и взрывчаткой.
Славка поправил бронежилет, чтобы не тянул своей тяжестью и сдвинув каску на затылок, задумался о прошлой жизни. Она показалась такой далекой и чужой, как будто она была где-то на другой планете и не с ним. Он снял изрядно потрепанную рукавицу и протянув потрескавшиеся красные пальцы, зачерпнул горстку снега и поднес ко рту. Сидеть вот так в постоянном напряжении, ни чего не делая, было сплошной мукой. Неистово зудели расчесы на спине и пояснице. Вшей ни сколько не смущала, ни холодная погода, ни сырой бушлат, ни эта странная война.
Славка зевнув, поежился.
– Скорее бы домой. Подальше отсюда, из этого ада - стучало в мозгу. Страх и холод уже в печенках. Командировка на три месяца явно затянулась. Уже конец января, а замены пока не предвидится, хотя их служба уже закончилась, пора в дембель. Вчера их знакомили с обращением командования, в котором оно просило, вернее, приказывало остаться на боевых позициях до тех пор, пока не будет подготовлена смена. Приносило, конечно, извинения и тому подобное. Как сейчас помню, там были такие слова: " Вы добросовестно выполнили свой конституционный воинский долг пред Отечеством и российским народом. По закону и справедливости некоторые из вас должны быть уволены в запас. Но сегодня в борьбе с террористами и пособниками наступил переломный момент, когда все силы должны быть направлены на то, чтобы окончательно добить бандитские формирования на территории Чеченской республики, являющейся частью России...
... Командование знает, что в условиях войны наступает чувство физической и моральной усталости от постоянной опасности и трудностей быта. Но сегодня Родина обращается именно к вам, мужественным солдатам России, с просьбой - остаться в составе своих, воинских частей до плановой замены личного состава. В этот сложный момент Родина надеется на вас , потому что сегодня именно вы можете передать пополнению свой опыт и оказать ему помощь в выполнении служебно-боевых задач..."
Славка сплюнул.
– Вот такие, наши пироги! Серега-земляк уже, наверное, дома. Отправили его вместе с ранеными, еще в начале месяца в родную часть. Досталось ему, конечно, здорово! Отморозил ноги, застудил легкие, когда были в горах, да и "крыша" у него, похоже, поехала. Да, еще новый ротный, сволочь, нос свернул на бок. Зато, теперь дома! В тепле! Балдеет! Лучше быть со сломанным носом, чем "грузом двести".
– "Груз двести". Вчера два "двухсотых" отправили домой, двух ребят-десантников. Накануне подняли утром по тревоге, выехали в Мескет-Юрт на зачистку. Поступили данные, что там находится, кто-то из полевых командиров. Стоял седой туман, видимость паршивая, метров в двадцати уже ничего не видно. Дорога ни к черту, узкая, сплошные крутые подъемы и спуски. "Бэтры" постоянно юзят, гуляют из стороны в сторону по сырой глине. Впереди колонны десантники, мы - "вэвэшники" в середине, замыкает СОБР на "уралах". Не едем, а еле ползем как черепахи, сплошные заносы, того и гляди, сыграешь с обрыва. Проехали около часа, когда на фугасе подорвался головной "бэтр", тяжело ранило водителя, есть контуженные. Поступила команда: разворачиваться и возвращаться в Ножай-Юрт. На обратном пути все и случилось. Один из "бэтров" потащило по жидкой грязи и он завалился. Двоих ребят, из тех, что ехали на броне, задавило насмерть. А они, даже ни разу на "боевых" не были, только что прибыли с новым пополнением.
Славка шмыгнул носом. Кругом ни души, только какой-то дряхлый аксакал в каракулевой папахе проковылял, опираясь на палку, да какая-то баба голосит на соседней улице. Пашка по-прежнему с безразличным лицом неподвижно сидит под деревом, изредка нервно вздрагивая, словно лошадь от укуса овода. Из-под каски торчит рыжим пятном опаленная шапка.
– Пашка, мировой парень. Вот, только после тех месяцев в горах стал каким-то замкнутым, молчаливым. Все ему по фигу. А ведь, когда под Кизляром в окопах сидели, какие он песни под гитару пел, какие шуточки отмачивал. А сейчас как не живой, в глазах такая тоска, что даже жутко становится. Движения вялые как у зомби. Ночью в палатке зароется в мешок с головой и воет во сне, как одинокий волк или мать зовет.
– Да, тогда в августе под Кизляром было неплохо, главное тепло. И ротный был, что надо! Капитан Шилов! Гонял, конечно, будь здоров, но мужик был свой в доску! Жаль, что после трех месяцев командировки уехал домой. Когда уезжал, прощаясь сказал:
– Простите меня, ребята, что бросаю вас в этих проклятых горах! Честно сказать, думал командировка у нас будет другой: думал, будем загорать, есть виноград, ловить рыбу. А как вышло, вы сами видите. Сюда я больше не вернусь, приеду в часть и сразу же уволюсь под чистую.
Славка обернулся. Через несколько домов от них маячила с перебинтованной рукой плотная фигура "деда мороза", собровца Виталия, который десять дней назад подорвался на растяжке.
Было это на Рождество, после взятия господствующей высоты десантники окружили село. В Зандак на зачистку вошли внутренние войска. В тот день Славка, как обычно, занимал позицию снаружи. Степан с братом-близнецом, Виталием, скрылись за воротами. Вдруг во дворе рвануло, аж земля дрогнула. Славка бросился к калитке, навстречу ему вывалился, сгорбившись, Виталий.
– Черножопые гады! Бля! Чурки!
– цедил он сквозь зубы, морщась от боли, поддерживая разодранную окровавленную руку. С растопыренных прокуренных пальцев на снег капала кровь, вырисовывая на нем алыми кляксами затейливые узоры. Левая сторона лица вместе с бородой тоже была вся в крови. Во дворе слышались длинные пулеметные очереди и звон бьющихся вдребезги стекол: озверевший Степан мстил за брата. Сарай буквально на глазах превращался в решето, отчаянно кудахтали куры, стоял кромешный гвалт. Красный как вареный рак Степан повернулся к дому и дал несколько очередей, во все стороны посыпались труха от саманных стен, щепки и осколки стекол.