Щит героя
Шрифт:
– Ей нравится.
– А тебе?
– У меня не спрашивали...
– Слушай, Игорь, какой-то не такой у нас разговор получается.
– Так сами ведь завели. Ваш вопрос, мой ответ...
По реке медленно тянулись большегрузные баржи с песком. Обгоняя ленивый, неспешный их караван, проскочила пассажирская "Ракета". Почему-то подумалось: "И куда все спешат? Всегда, всюду..."
– Смотрю я на тебя и думаю о твоем отце, Игорь.
– Чего теперь думать? Думай не думай, бате это теперь без разницы, все равно ему.
– Виноват я перед твоим отцом... И ты и Иринка с глаз моих скрылись, упустил я вас из виду, можно сказать...
– Какая же тут вина? Пока вы вместе летали, он живой был. А за остальное вы не отвечаете.
Странное дело - я отчетливо понимаю, что Игорю нужна поддержка, что у парня какие-то неприятности, переживания, словом, человеку плохо, и никак не могу найти слов, которые я должен сказать ему.
И тут вдруг мне приходит в голову - ведь утро еще, значит, Игорю следовало бы находиться в школе, а вовсе не здесь, у реки, и спрашиваю:
– Скажи, Игорь, а почему ты не в школе?
– Вам тоже дело? Матери дело, ему дело! Всем дело! Не желаю я больше никакой школы видеть, и ничего мне ни от кого не надо... Все лезут, все нос суют... Сам знаю, чего мне делать.
И, прежде чем я успеваю вымолвить слово, Игорь срывается со скамейки и, не попрощавшись, исчезает.
Редкие прохожие не спеша идут по набережной, издали доносится приглушенный шум машин. Все спешат. Нехорошо, ай, как нехорошо получилось! Но что я могу сделать? Не бежать же следом за мальчишкой?..
Ладно, с Игорем мы еще встретимся. Решено. А пока надо работать. И я вновь "вызываю" голос Анны Егоровны.
– Вообще-то наше управление ремонтом не занималось. Но однажды пришлось. Велели какой-то заслуженный дом реставрировать: то ли Пушкин в нем останавливался, то ли Гоголь жил, сейчас и не помню. Часть жильцов выселили, часть оставили. Ну, ясное дело, раз ремонт - грязи мы развели по колено... Шум подняли... То воду отключали... то свет. Словом, от нашей работы оставшимся жильцам радости мало было.
Прибегают ко мне девчонки, говорят:
– Сходи, Нюра, в девятую квартиру, глянь на старика - чистый Николай-угодник. Лет сто ему. Интересный дед!..
Пошла. Позвонила, сказала, будто коридор обмерить надо. Старичок и правда на Николая-то угодника похожим оказался - беленький, ласковый. Только не тем он меня удивил. Представляете, в комнате у него живого куска стены не было - одни полки и все в книгах. Книжный магазин, а не квартира. Сроду я такого не видала.
– Сколько же у вас, дедушка, книжек тут?
– спросила.
– Точно не знаю, но, полагаю, тысяч около шести будет.
– И все прочли?
– Большинство прочел, некоторые просмотрел...
– Ну и умный вы, - говорю, - как профессор поди.
– Я и есть профессор, без "как", на самом деле.
Так Анна Егоровна Преснякова познакомилась с профессором архитектуры Александром Даниловичем Урванцевым. Давно закончился ремонт заслуженного дома, а Анна Егоровна продолжала бывать в девятой квартире. Старалась помочь одинокому старику: прибрать, помыть, что-то сготовить. Он сердился, когда она возилась с ведрами, гремела посудой. Видимо, старому профессору больше помощника по хозяйству нужен был слушатель. А слушателем Анна Егоровна оказалась превосходным - могла и час и два не шелохнувшись внимать Александру Даниловичу. И что бы ни рассказывал Урванцев, все было для нее открытием.
– Конечно, человек от родителей идет, - говорила мне Анна Егоровна, за руки-ноги, за терпение, за то, что сроду никакой работы не боялась, отцу с матерью мое спасибо. А за голову мне до смерти Александра Данилыча благодарить надо. Кто книжки читать меня наладил? Он. Кто обхождению научил, разговору? Он. Кто вилку с ножом по-человечески держать заставил? Он...
Какая бы трудная работа ни бывала у Анны Егоровны, какие бы неприятности ни наваливались, стоило ей провести вечер подле старика, и плохое настроение и тоску как ветром сдувало. И все в другом свете показывалось.
И тут мысли мои невольно возвращаются к Игорю. Надо поехать к нему, надо проторить тропу к мальчишке. Не знаю еще, как и чем ему помочь, но помочь обязан. С этой мыслью я поднялся со скамейки и медленно пошел к выходу.
Рыжие из битого кирпича дорожки приятно пружинили под ногами, скрадывая шаги. Где-то за вторым или третьим поворотом меня вдруг нагнал Игорь.
– Извините, - сказал он торопливо, - нахамил зря. Я часто хамлю. И понимаю - не надо, а так получается. Само собой...
– Ладно, - сказал я, - будем считать - "инцидент исперчен".
– "Любовная лодка разбилась о быт..." - он тоже знал Маяковского...
Ни о чем существенном в этот день мы больше не говорили. Но на душе у меня сделалось чуть-чуть легче, и я спокойно вернулся к мыслям о Пресняковой.
– Недавно тут было. Приходит письмо в наше управление, - рассказывала Анна Егоровна.
– Письмо из райотдела милиции. Просят принять "соответствующие меры" к работнице моей бригады. Сына плохо воспитывает. А что значит "соответствующие меры"? Поднять на общем собрании и перед всем честным народом потребовать отчета? Только разве это чему-нибудь соответствует? Я-то ведь знаю: растила парня она без мужа, из кожи вон лезла, чтобы не хуже других обут-одет был, чтобы образование ему дать. Горе у нее - оболтус растет. Выходит, мало этого, надо еще добавить перед людьми осрамить. Нет, так нельзя, думаю, не по совести будет.
И Анна Егоровна после смены поехала к работнице на квартиру. Приоделась, причесалась, на темно-синий жакет депутатский значок приколола и отправилась. Пришла в дом, а парня нет. Прождала с час, явился. С приятелем. Приятеля Преснякова без лишних слов за дверь выставила, а мальчишке сказала, что разговор у них должен быть личный, с глазу на глаз.
Парень ощетинился: разговаривать не желаю, ничего объяснять не буду. И вообще шла бы ты, тетя, подобру-поздорову. А я ухожу, меня товарищ ждет.