Шрифт:
Повести
Вероотступники. Истоки
Глава 1. На Москве
1666 год. Государь Алексей Михайлович назначил совет Боярской думы. Более десятка представителей знатных боярских родов шумно вошли в Грановитую палату Московского Кремля. Афанасию Тихоновичу, как думному дьяку, было поручено государем подготовить Указ о защите веры русской. Афанасий с волнением ждал думского решения, хотя Собор святителей России и Православного Востока уже осудил всех не покорившихся новым обрядам и новоисправленным книгам. Теперь Дума определит меру наказания раскольникам. Бояре расселись по своим скамьям. Многие из них не поддерживали
– Сколь многочисленна стала Боярская дума, – размышлял Афанасий Тихонович, – а ведь ещё пару лет назад число думных бояр составляло всего семь человек, несколько думных дворян и всего четыре дьяка. Нынче возрастает значимость государева люда, заслужившего право заседать в Боярской думе. Хоть бояре и сохраняют своё превосходство, но царёвы продвиженцы – окольничие да дворяне – не меньшую власть возымели.
Афанасий уже пятнадцать лет служил дьяком. Спасибо батюшке, что ещё мальцом отправил к иноземцам науки и грамоту постигать. Прилежный Афанасий овладел письмом и говором на пяти иноземных языках и ныне на них свободно изъяснялся и писал. Рвения к наукам, однако, не заслонили преданность вере своего народа. Дьяк тоже не поддерживал греческое толкование новых духовных книг. Он принимал взгляд Аввакума на сохранение подлинно русских старинных книг и письма. Сомнения мучили его, но верность государю отметала их. Афанасий Зыков понимал предрешённость церковного вопроса.
– А что, слыхали ли вы, православные, что еретик Аввакум вновь возвращён государем в Москву и ждёт царёва повеления касаемо своего живота? – обратился к собравшимся боярин Дмитрий Алексеевич Долгорукий.
– Надо бы его в патриархи, а Никона – в острог, – продолжил Пётр Михайлович Салтыков, – церкви-то стоят пустыми. Не желает народ слушать службы по греческим книгам, многие влиятельные роды поддерживают Аввакума.
– Это кто же? – спросил кто-то из новоявленных дворян.
– Род Морозовых, Урусовых и ещё ряд московских родов, часть духовенства, да мало ли кто ещё. Церкви пусты на Москве стоят! Бывало ли когда такое! В самые смутные времена церковь уму-разуму учила, а нынче отворачивается от неё народ. Нельзя такого безбожия допускать! Надо вернуться к старой вере! – взволнованно продолжал князь Долгорукий.
Нетерпение собравшихся было прервано появлением государя Алексея Михайловича. Не спеша, с тёплой улыбкой на устах и со смирением в глазах вошёл он на заседание Боярской думы в золочёных одеждах, отороченных собольим мехом, в богато украшенной тафье на голове и мягких расшитых туфлях. Думные бояре и дворяне почтительным поклоном встретили государя, после чего степенно опустились на застланные коврами лавки. Воцарилась тишина, свидетельствовавшая о почитании и преклонении служителей Думы перед государем. Алексей Михайлович медленно опустился на царский трон, взяв в руки скипетр и державу. Афанасий Тихонович продолжал стоять перед царём согласно установленному порядку.
– Садись, садись Афанасий Тихонович, да приступай к своей работе, – обратился к дьяку Тишайший.
После сих слов Афанасий приступил к бумажному делу, взяв заранее подготовленные перо и бумагу. Место его находилось поблизости от сидения князя Долгорукого, в приказе которого он и нёс службу государеву. Трудился Афанасий исправно, поэтому всё чаще ему поручали вести дела важные, вовсе даже не связанные с приказным делом. Благодаря своему покровителю, а также образованности дьяк Афанасий Тихонович Зыков быстро продвигался по службе. Он уже был первым дьяком в своём Судебном приказе и фактически работал за судью. Вот и дела вёл важные, государственные, требующие знания государственных дел и осведомлённости в самых различных областях. Царь хоть и самодержцем писался, однако без боярского совету не мог ничего делать. Цари «всея Руси» разделяли свою власть с Боярской думой. Она утверждала вместе с царём «уставы», «уроки», новые налоги.
– Собрал я вас ныне, думные бояре, окольничие и дворяне, – с вступительным словом обратился к собравшимся Алексей Михайлович, – для того, чтобы означить Собор церковный для свершения суда над противниками веры православной. Решение это призвано укрепить и очистить русскую душу, а возможность кроется в продолжении начинаний Патриарха Никона. Знаю, крут он больно. Жалобы на него за расправы скорые засыпали весь Судебный приказ. Его лично не поддерживаем, кровушки много людской пускает, но реформы продолжить следует. Про раба Аввакума скажу, что необходимо отлучить его от матери-церкви, суровое наказание должен он понести за ропот и речи неверные, кои в народе сказывает. Собор назначаем на 13 мая 1667 года. Собрание это решит окончательно и бесповоротно судьбу противников истинно русской веры.
– Афанасий Тихонович, – вдруг прервав свою речь, обратился государь к дьяку, – пишешь ли?
– Пишу, государь, пишу! Всё слово в слово на бумагу кладу, – словно испугавшись, врасплох захваченный неожиданным вопросом, ответил Афанасий.
– У кого будет слово, думный люд? – вопрошал государь, тоном и всем своим видом подчёркивая решённость вопроса и нежелание услышать слова несогласия с царской волею.
В ответ последовал шум, который выражал поддержку государева решения.
– Ну что ж, православные, на сём закроем сегодня думское сидение, – не скрывая своего удовлетворения, завершил царь собрание Боярской думы.
– Афанасий Тихонович, – вновь обратился к дьяку государь, – за три дня управься, опираясь на решение Думы, составь Указ о защите русской веры. Думский люд может идти по своим делам.
Сказав это, государь поднялся с трона и вышел из Грановитой палаты. Думские встали и поклонами проводили Алексея Михайловича.
Бояре и прочий думный люд суетно покинули Грановитую палату. Противники Никона молчали, опустив глаза, они старались не встречаться взглядами с дворянами и окольничими, которые изначально поддерживали царёво решение. Многие из них попросту боялись доносов, на что были способны желающие приблизиться к царю-батюшке. Зыков Афанасий покинул царские палаты последним.
Зайдя в писчую (комната для работы дьяков), он подошёл к своему столу, положил в шкатулку с рабочими документами бумаги с записями думского решения и заспешил домой.
Вечерело. Осенью ночь на Москву опускалась быстро. По темноте разбойные людишки частенько занимались грабежами, поэтому Афанасий старался возвращаться со службы засветло. На улицах уже угомонились торговые люди, закрылись лавки, и одинокий замешкавшийся путник стучал подбитыми каблуками по настланным деревянным тротуарам, которые были проложены на улицах Москвы для пеших горожан. В некоторых окнах больших каменных и деревянных домов уже засветили свечи. Воздух пах осенним прелым листом и дождевой влагой. На западе неяркое солнце отбрасывало последние лучи, которые окрашивали низкие тучи в пурпурные оттенки.
Дом Афанасия, в котором он проживал с родителем своим Тихоном Савельевичем, женою Евдокией и двумя сынами, Фёдором и Матвеем, находился в Белом городе, между улицами Большой Дмитровкой и Петровкой. Деревянный просторный дом, как исстари принято на Руси, делился на две части: мужскую большую и женскую чуть меньше, каждая из которых имела свой вход. Однако центральным считался вход на мужской половине, второй же использовался по хозяйственной части кухаркой, конюшим и ключниками. Кроме деревянных жилых палат во владении дьяка размещались поварня и баня, выстроенные из кирпича, а также деревянный погреб и конюшня. Часть территории отвели под сад. Афанасий Тихонович поднялся на высокое крыльцо и позвонил в небольшой колокольчик, извещавший домашних о пришедших гостях или возвращении хозяина. Дверь открыла Евдокия.