Сципион Африканский

Бобровникова Татьяна Андреевна

ИСТМИЙСКИЕ ИГРЫ (196 г. до н. э.)

Однако сомнения греков длились недолго. Филипп вывел свои гарнизоны из трех ключевых городов — Акрокоринфа, Деметриады и Халкиды — города эти назывались «цепи Эллады», — и тотчас же Тит ввел туда римские легионы. Тогда греческим политикам стало ясно, что произошло не освобождение Греции, а смена господ ( Polyb., XVIII, 45 , 6). Среди таких-то настроений наступило время Истмийских игр. Это знаменитый древний праздник, великолепием своим уступавший лишь Олимпийским играм. В эти дни в Истм стекались люди не только со всей Греции, но из Малой Азии, из Египта, Месопотамии, со всей великой державы Александра, ибо эллины тогда рассеяны были повсюду.

Зрители расселись на огромной равнине и с нетерпением ждали

начала представления. Обычно в дни празднества болельщики разговаривали между собой о лошадях, о знаменитых атлетах и бегунах, гадали об исходе состязаний и заключали друг с другом пари. Но сейчас разговоры вертелись вокруг политики. Об играх, казалось, и не думали. Говорили о судьбе Эллады. Этоляне поносили римлян и Тита и спрашивали, что лучше: македонские колодки или римские? Римские, конечно, легче и изящнее, но уж от них грекам ввек не избавиться. Тит, говорили они, конечно, наш благодетель, ибо он, развязав Греции ноги, накинул ей веревку на шею. Со всех сторон слышны были споры. Одни говорили, что римляне ни за что не освободят «цепи Эллады», другие, более дальновидные и тонкие политики, с хитрой улыбкой замечали, что непременно освободят, а сами займут города не менее важные, но менее знаменитые. Знатоки только спорили, какие именно города.

В это время на арену вышел глашатай и попытался водворить тишину. Но толпа, растревоженная и возбужденная всеми этими разговорами и ожидаемым зрелищем, сначала не обращала на него внимания. Наконец среди относительной тишины, которую водворил трубач, глашатай произнес:

— Римский сенат и полководец с консульской властью Тит Квинктий, победив на войне Филиппа и македонцев, даруют эллинам Европы и Малой Азии свободу, дабы они не содержали у себя гарнизонов, не платили дани и жили по отеческим законам. [133]

133

В подлиннике перечисляются все эллинские общины.

Тут началось что-то невероятное. В первую минуту не все даже поняли эти слова. Им казалось, что голос слышится им во сне. Поднялся страшный шум. Все требовали, чтобы глашатай повторил. Его поставили на самое высокое место, и он снова прочел то же самое. Весь стадион вскочил, раздался такой оглушительный крик и такой взрыв рукоплесканий, что, говорят, птицы, кружившие над ареной, замертво попадали на сцену. Все звенело от воплей. Волна звуков долетела до моря, до зрелища никому уже не было дела. Все были как в экстазе. Все рвались приветствовать спасителя и освободителя Эллады.

Титу угрожала страшная опасность. Ведь вся эта ревущая многотысячная толпа ринулась к нему, и каждый хотел схватить его за руку, заглянуть в лицо и излить на его груди свой восторг и благодарность. Вот почему уже впоследствии, когда все несколько пришли в себя, эллины начали задавать себе вопрос, как вообще их освободитель остался жив; некоторые передают, что он вскочил и стремительно убежал сразу после объявления глашатая. Толпа будто бы вопя ринулась за ним. Но Тит успел скрыться в палатке. Все обступили палатку и неистово кричали, но Квинктий не вышел, хотя они простояли почти до ночи ( Plut. Flam., 11). Однако, по-видимому, это не так. Даже страх смерти не мог заставить Тита отказаться от искушения присутствовать на своем триумфе и пожать плоды всеобщего восторженного обожания. Он остался. Говорят, что только молодость, ловкость и энергия спасли Титу жизнь в этот день ( Liv., XXXIII, 33). «Толпа закидала его венками и лентами и едва не разорвала на части» ( Polyb., XVIII, 46 , 12).

Люди никак не могли успокоиться. Ночью никто не спал. До рассвета все вместе пировали, поздравляли друг друга, плакали и призывали благословение богов на голову всех римлян, а более всего Тита ( Polyb., XVIII, 46; Plut. Flam., 10–11; Liv., XXXIII, 32–33).

Это эффектное театральное представление было совершенно в духе Тита. Его собственные радость и восторг были, пожалуй, не меньше, чем у эллинов, только выражались не так бурно. Отныне лед треснул. Между римлянами и греками воцарились самая горячая любовь и дружба. Полибий говорит, что всеобщий восторг был такой, о котором даже трудно составить представление современному читателю ( XVIII, 46). Все были как пьяные. Люди обнимались на улицах, и эллины твердили: «Есть же на свете такой народ, который подвергается трудам и опасностям, ведя войны за свободу других, переплывает моря с тем, чтобы на земле не было несправедливой власти, чтобы везде царили справедливость, естественное право и законы» ( Liv., XXXIII, 33).

Тот самый Алкей, который так недавно раздосадовал Тита своими стихами, теперь взялся воспевать его подвиги. Он писал:

Некогда Ксеркс приводил на Элладу персидское войско, И из Италии Тит войско с собою привел. Но если первый стремился ярмо наложить на Европу — Освободить от ярма хочет Элладу второй. (АР, XVI, 5, пер. Л. Блюменау)

В Греции начали чеканить золотую монету с изображением Тита. Но этого мало. Жители Смирны, малоазийского города, воздвигли храм Роме, богине Рима ( Тас. Ann., IV, 56). Но большинство греков пошло еще дальше. Они обожествили самого Тита ( Plut. Flam., 16). Ему воздвигали храмы, портики, посвящались гимны. Плутарх приводит заключительные строки гимна, который пели в святилищах богу Титу:

Верность великую римлян мы чтим, Клянемся ее охранять. Девы, воспойте Зевса Великого, римлян и Тита. О, Пеан Аполлон! О, Тит Избавитель! ( ibid.)

Тит был слишком тщеславен, чтобы воспротивиться этой неслыханной почести. Кроме того, разве Публия Сципиона не называли богом или полубогом? А теперь и его, Тита, почитают как бога, и не дикие испанцы, а цивилизованнейший народ, греки. Тит не только допускал, чтобы его величали божеством, но даже сам начал так называть себя. По греческому обычаю, он посвятил в Дельфы оружие и золотой венок со следующими надписями:

(Диоскурам:)

Отпрыски юные Зевса и Спарты цари, Тиндариды, Вы, чьи сердца веселит скачка ретивых коней! Вам этот дар дорогой посылает потомок Энея Тит. Он Эллады сынам снова свободу принес.

(Аполлону:)

Чтобы достойно твои благовонные кудри украсить, Этот венец золотой сыну Латоны принес Вождь Энеадов великий. Даруй же и ты, Стреловержец, Титу, что равен богам, [134] славу за доблесть его. ( Plut. Flam., 12)

134

В подлиннике — «божественному».

Тит, как видим, написал обращение к богам в форме изящных греческих дистихов и без ложной скромности именовал себя «великим Энеадом» и «божественным Титом».

ВОЙНА С НАБИСОМ. ПОСЛЕДНИЕ РАСПОРЯЖЕНИЯ В ГРЕЦИИ (195 г. до н. э.)

Собственно, после Истмийских игр Тит мог бы воротиться домой. Но он пока не торопился. В Греции его задерживало многое. Во-первых, в стране царил полный хаос, провозгласить свободу Эллады и оставить ее в таком положении было бы обманом и подлостью. Тит хотел навести в Греции хотя бы относительный порядок. И прежде всего его тревожил Набис. Мало того, что этот знаменитый своей свирепостью тиран владел старейшим и славнейшим городом Пелопоннеса, он организовал еще целую террористическую организацию, с помощью которой убивал своих политических врагов, где бы они ни находились. [135] Он держал в страхе весь полуостров. Во время смут последней войны с Филиппом он совсем осмелел и захватил Аргос, который называли кремлем Пелопоннеса. Эта история столь характерна для того времени, что ее стоит здесь рассказать поподробнее.

135

См. выше, глава II. Положение в Греции.