Сципион. Социально-исторический роман. Том 1
Шрифт:
Сенат выразил ему благодарность от имени народа, но должность пропретора за ним не утвердил и прислал в Испанию Клавдия Нерона, как раз и состоявшего в таком звании. Клавдий привел с собою подкрепление примерно в количестве одного легиона, и с ходу вступил в борьбу, не давая пунийцам возможности опомниться ни от побед, ни от поражений. Ему удалось запереть войско Газдрубала Барки в ущелье. Пунийцы повели разговоры об условиях капитуляции. Вначале соглашаясь на многое, они, однако, когда дело непосредственно касалось текста договора, начинали одну за другой выпрашивать себе уступки. Переговоры затянулись на несколько дней, и с каждым днем карфагеняне становились менее податливыми. Наконец Газдрубал утомился посольской деятельностью настолько, что попросил у римлян выходной день, ссылаясь на указания богов, якобы запрещающих заниматься делами в этот период. В то утро в ущелье стоял густой туман, а когда он рассеялся, римляне
В Риме, узнав об этих событиях, решили, что следует послать в Испанию настоящего полководца с проконсульской властью.
В Македонии к этому времени царь Филипп оправился от поражения и готов был вновь вступить в войну. Однако римляне нашли ему врага прямо на Балканах. Против Филиппа при поддержке римлян выступил этолийский союз. Три причины побудили этолийцев склониться к дружественному договору с Римом: во-первых, римляне перехватили стратегическую инициативу в войне с Карфагеном и выглядели более перспективными союзниками; во-вторых, этолийцам были предложены выгодные условия распределения ожидаемых плодов совместных побед, поскольку им должна была доставаться вся недвижимость в завоеванных городах; в третьих, обе стороны видели своего врага в Македонии, и этолийцы рассчитывали с помощью римлян потеснить Филиппа и занять господствующее положение на Балканах. В первый год этой войны ничего существенного не случилось, шла как бы примерка сил. Таким образом, римляне вновь избавились от угрозы появления македонцев на италийской земле.
48
После победы над Капуей в Риме обратили взор к Испании. К этому приложили усилия друзья Сципиона. Пример Сульпиция Гальбы, ставшего консулом, не быв прежде даже эдилом, позволил Публию уже сейчас добиваться назначения полководцем в Испанию. Он убедил в целесообразности такого предприятия Марка Эмилия Павла и Корнелия Цетега старшего, причем вел дело так, что они сами первыми предложили ему занять отцовское место во главе испанских легионов. Считая эту идею своею, они охотнее готовили ее воплощение.
Был разработан план действий, и наступление началось по двум направлениям. Эмилий и Цетег возбуждали недоверие сенаторов к Клавдию Нерону и одновременно создавали зловещий образ Испании как заколдованной, сугубо враждебной страны, чем отвращали от притязаний на нее многих видных людей и формировали мнение, что туда может отправиться только человек, отмеченный богами. Публий же раздавал клиентам деньги якобы по завещанию отца и целыми днями молчаливо, с достоинством шествовал по городу, стараясь быть на виду у народа, чтобы его знали и говорили о нем. С возвышенной печалью он носил свое горе, и если с ним заговаривали, то слышали от него только о достоинствах старшего Сципиона. Таким образом, с похвальной сыновней любовью восхваляя отца, он напоминал о себе. Люди все более сочувствовали юноше и восхищались его благородством и скромностью, ибо он, казалось, забыл о собственной жизни, уйдя в печаль по чужой. Тем временем друзья Публия рассказывали о его подвигах при Требии и Каннах, а их клиенты тиражировали эти истории по всему городу. Народ в равной степени восторгался воинскими успехами Публия и его скромным умолчанием о них. Не забывали друзья и о загадочности своего товарища, в толпе носились слухи о его сношении с богами, которые будто бы общаются с ним уже много лет и даже причастны к его рождению. Сципион не отрицал эти слухи, но и не поддерживал их. Появляясь со скорбным взором на форуме, он являл собою молчаливую иллюстрацию к своей подпольной славе. Лишь однажды на вопрос о его близости к богам, Публий сказал, что все люди в той или иной степени содержат в себе божественный дух, римляне же — в особенности, так как много столетий волей небес они идут к великой цели, назначенной им в мире, и, естественно, что подобно тому, как всякие достоинства распределены в людях неравномерно, сродство богам в одних присутствует больше, чем в других.
Наконец Эмилий и Корнелий Цетег привели Сципиона в сенат и заявили о нем как о претенденте на звание проконсула в Испании. Квинт Фабий Максим и его многочисленные сторонники встретили молодого человека недоброжелательно. Это расстроило Публия и лишило его уверенности в себе. Он произнес сумбурную невыразительную речь. После Сципиона взял слово Марк Эмилий и обратил недостатки предыдущего выступления в достоинства, объяснив их кровоточащей раной испанских утрат в груди чувствительного юноши и скромностью, не позволяющей ему представлять самого себя в ярких красках. Затем развернулась борьба между различными политическими группировками, не принесшая победы ни одной из сторон. Тогда, по предложению сторонников Сципиона, заранее готовых к такому ходу событий, вопрос о проконсуле в Испании был передан народному собранию.
Публий ощущал некоторую неловкость, сознавая, что, обращаясь к народу в какой-то степени в обход сената, применяет тактику Фламиния и Теренция, но чувствовал за собою конечную правоту и не считал дурным, если стихия масс, не раз приносившая вред государству, теперь послужит ему на пользу.
В день проведения центуриатных комиций Публий отправился на Марсово поле возбужденным как перед битвой. Его подбородок подрагивал, руки совершали много лишних движений, но голова была ясной, хотя в ней бродили вихри мыслей и проносились отдельные фразы предстоящей речи. Сципион не готовил текст заранее, он лишь наметил общий план в соответствии с греческой наукой и обозначил в памяти вехи опорных положений.
Однако, оказавшись перед бурлящей толпой и едва произнеся первые слова, он забыл все задуманное и дальше говорил по вдохновению, сообразуясь с настроением аудитории, будто слившись с массой и став ее рупором. Каждой фразой Публий подготавливал слушателей к продолжению и, произнося последующее, как бы выражал их интересы, высказывал их мысли.
Когда он поднялся на возвышение для ораторов, по распростершемуся перед ним людскому морю пронесся пенистый всплеск поднятых рук. Народ приветствовал его. У Сципиона закружилась голова от восторга предстоящей схватки, от счастья обуздать эту стихию и овладеть ее безграничной энергией.
«Мне трудно говорить об Испании. Нет резче слова для моих ушей, нет больнее темы для моей души, — начал речь Публий и запнулся. Однако тут же продолжил, стараясь не затягивать пауз, — но именно эта боль и обязывает меня говорить сейчас перед вами. Я — сын Публия Сципиона, я — племянник Гнея. Возможно ли мне допустить, чтобы враг топтал их могилы, торжествовал победу? Не мой ли долг перед погибшими — заставить пунийцев думать больше о своих потерях, чтобы скорее забыть о наших? К этому меня обязывает имя, имя римлянина и Сципиона. Вдвойне передо мною виновен враг, я должен биться с ним и за Отечество, и за отца.
На Испанию направлено мое внимание уже восьмой год, с того дня, когда туда отправился мой дядя Гней Корнелий. Потом борьбу с пунийцами в Иберии возглавил мой отец. Естественно, что меня интересовало все в этой стране. И я узнал Испанию, я понял ее роль в войне, в которой она явилась материальной основой побед Ганнибала, снабжая его серебром для содержания наемников и подкупа наших союзников, оружием и, наконец, людьми. Заметьте, что когда Сципионы стали одерживать верх в Испании, то Ганнибал перестал побеждать в Италии. По сведениям отца и дяди я изучал иберийский рельеф, растительность, климат, нравы племен, я семь лет смотрел на эту провинцию глазами полководцев и вдобавок к природе Сципионов за эти годы унаследовал и их испанский опыт. Потому я и решился предстать сегодня перед вами. Для меня не была неожиданностью неудача Клавдия Нерона. Он хороший полководец, и вы в том еще убедитесь, но он не знал Испанию, назначение застало его врасплох. Наоборот, можно сказать, что Нерон — герой, ибо не допустил более существенного удара из тех, на которые мастерица эта коварная земля. Стараниями предшественников я приобрел необходимый опыт и похоронить его в себе считаю преступленьем перед народом, ведущим тяжкую войну, в которой нужно использовать все ресурсы. В Италии, возможно, я был бы незаметен, о том ведают лишь боги, но в Испании все на моей стороне: мой двойной гнев против врага, опыт, знанье местности и противника, мое имя. Ведь столько славного совершено в Испании за эти годы, что самый дикий ибериец знает Сципионов. Варваров смутила неудача римлян, они заколебались, вновь готовые склониться к Газдрубалам, но представьте, что перед ними снова победоносное войско римлян и полководец Сципион. В чем обнаружат они следы наших потерь?
Против меня выставляют единственный довод — мою молодость. Но в таком же возрасте Ганнибал возглавил пунийскую армию, немногим старше меня нынешний консул. Зато Гней Фульвий, над которым вы только что правили суд за потерю войска, гораздо богаче нас годами, но помогли они ему? Жизнь человеческая измеряется событиями, а не днями, среди которых множество пустых.
Впервые я встретился с Ганнибалом у Родана, ни один римлянин меня в этом не опередил, я был и при Тицине, Требии, в самнитских ущельях и, наконец, при Каннах. От первого сражения до последнего прошло менее трех лет, но чем они стали для Рима! Пережив такие несчастья, насколько возмужало государство! Так что же сказать о человеке, видевшем воочию эти потрясенья? За три года вокруг меня погибли трое из каждой четверки. Я остался. Меня окружали пятнадцатилетние юнцы. Я был для них ветераном. Так сколько мне лет? А преждевременная смерть отца, до срока, назначенного природой, поставившая меня во главе фамилии, не сделала ли меня взрослее?»