Сделай себя потише
Шрифт:
Но у нас есть папарацци. И видел я одну съёмку из гостиничного номера: вот жена Морриса уходит в ванную комнату, а он откидывает голову – со знаменитой своей седой гривой – на спинку кожаного кресла, вынимает вечный наушник, и его лицо – будто тумблером щёлкнули – становится спокойным. Ненормально, неестественно, невероятно спокойным. Не похоже на человека, который выключил звуки природы, и теперь у него в ухе звенит. Больше похоже на человека, которому сделали инъекцию транквилизатора, а то и чего позапрещённее.
Там – на видео – к нему подошла жена, потрогала за плечо, он открыл глаза, первым делом вставил наушник в ухо и только потом ответил.
Это уже вообще ни на что не похоже. Слуховой аппарат? Он бы носил его не стесняясь. Да и нет у него проблем со слухом.
Уверен, там, в наушнике что-то другое. Но Тэффи наверняка верит в эту легенду и будет Морриса жалеть.
А я? Будет ли мне жалко Морриса?
Сказать Тэффи правду – ну, мол, работа у меня такая, этика просто за скобками, – она, скорее всего, не поймёт. А если поймёт, то, наверное, не такая уж славная эта девочка.
Поэтому я поискал оправдания. И нашёл. У меня вообще Оскар по словоблудию и три золотых медали по фигурному катанию на тонком льду оправданий.
Вернулся за наш столик, присел на краешек и несколько приятных секунд смотрел, как Тэффи пьёт фанту через соломинку. А потом стал говорить, водя пальцем по мокрому отпечатку на столешнице, стараясь не показать, что от волнения дышу слишком часто.
– Во-первых, – сказал я, – Моррис не такой уж золотой дядька, каким кажется. Каким хочет казаться.
– Да? – Тэффи явно удивилась.
– Конечно. Ты, наверное, думаешь, что он творец, который душой всегда где-то на голубых небесах, где плавают облака гармонии. И он там порхает, а с нами делится этой красотой – просто по доброте душевной. А мы, журналисты, – ну так, мелкие шавки, – бегаем у его ног, чтобы вцепиться в полу плаща и обгавкать…
Тэффи смущённо прыснула в ладошку и сказала серьёзно:
– Нет, я так не думаю.
– Хорошо. Потому что это не так. Я тоже творец. Только я не выдумываю истории: в жизни и так полно мощных сюжетов. В книгах не таких не сыщешь, Голливудские сценаристы, объевшиеся стимуляторов, такого не выдумают. А я нахожу. Вскрываю раковины. Люди зажаты, но внутри каждого есть жемчужина.
И кто-то должен найти в человеке историю, вытащить её наружу и отдать публике. Для кого-то это работа, призвание. Долг.
А люди – ну что люди? Им же легче будет. Люди всё равно, переживут, проплачутся. Умрут в конце концов. А истории – хорошие истории – не умрут никогда.
– Вот как, – сказала Тэффи.
– Не верю я ему, – сказал я. – Он добрый, но слащавый. Забавный, но не искренний. Он… я ведь знаю его дольше других. Я о нём писал, ещё когда он хлестал дешёвое пиво в клубе в трёх улицах отсюда. Я тогда был… ох, моложе тебя…
Я запнулся и добавил преувеличенно шутливо:
– Я и сейчас не то чтобы старый, не подумай! Но тогда я был совсем школьник. Писал статьи – о Моррисе в том числе. А он – о, он играл лютый панк. Настоящий, злой. Это была Музыка. Он драл электрогитару, как чёрт на похоронах монашки. А потом продался. Разменял один грязный аккорд на шесть приятных синтезаторных нот.
– Но у него красивые песни, – сказала Тэффи тоном, каким медсёстры уговаривая больного потерпеть. – Людям нравится.
– Мне тоже нравится. И мне это не нравится. Он хороший мелодист, да. Песни отличные. Простые, но не примитивные. Хорошо запоминаются, но при этом не надоедают, правда?
– Правда, – Тэффи улыбнулась.
– Отвратительно.
– Что тут отвратительного?
– Рок был музыкой протеста. Криком боли. Ультиматумом.
– Протеста против чего?
– Против всего. Нельзя написать красивую песню против всего. Больше трёх аккордов – уже фальшь. Когда тебе плохо – по-настоящему плохо, – ты не говоришь: «Сэр, извините, пожалуйста, будьте любезны, не могли бы вы выслушать?». Ты кричишь! Гитара у тебя в руках только затем, чтобы не задушить себя на месте.
– Хм… – Тэффи склонила голову, на её висок упал короткий рыжий локон.
– Не веришь, – сказал я.
– Но… нет. Да. То есть. Я…
– Давай украдём его наушник, – сказал я.
Тэффи подняла на меня удивлённый взгляд. Я понял, что она на крючке.
Да, в тот вечер я попросил безалкогольного. Тэффи попросила фанты.
Она сама была похожа на фанту. Короткая причёска, чуть мальчуковая. Тэффи весёлая, но не глупая. Непосредственная. Она как апельсин: он прикольный, он просто есть – и странно его спрашивать, почему он оранжевый и как сюда попал.
Конец ознакомительного фрагмента.