Сделка с дьяволом

Андерсон Эвангелина

— Конечно, черт, не прав! Я не гей! — Диего хотел заехать ему другой рукой, но Джуд поймал второй кулак другой рукой. Его глаза пылали гневом, а голос был ироничным и саркастическим.

— Правда? А я думал, что позволять другому мужчине обслуживать себя сексуально, есть не что иное, как гомосексуализм.

— Хватит!

Я не могла больше это терпеть. Больше не могла видеть, как Джуд выставляет напоказ самые темные тайны моего брата, причем также, как и когда-то мои. Внезапно до меня дошло, что он знал все, что произошло четырнадцать лет назад с Энглом. Он, скорее всего, видел это в моей голове. Но он не сказал этого, он сам сделал надрез и вытащил наружу

весь страх все переживания, отчаяние. И все потому, что он любил мой вкус — не вкус моей крови или вкус секса, а вкус моей боли. Боль. Именно ею он питался все время, которое мы были рядом. Я со своим чертовым прошлым наверно походила на Лас-Вегаский буфет. Неудивительно, что он пытался меня привязать к себе, я никогда не смогу пережить все, что когда-то со мной сделали, значит, Джуд всегда будет обеспечен питанием. И когда ему захочется, он может порыться в моей голове, убедить меня говорить именно об этом и ждать полного насыщения.

— Ты больной ублюдок, — мой голос дрожал.

Джуд смотрел на меня с удивлением.

— Лус…

— Нет. Отпусти моего брата и дай ему отойти. Сейчас же.

Он сделал то, что я сказала, отпустил кулаки Диего и отошел.

— Пожалуйста, выслушай меня. Все совсем не так, как тебе кажется.

— Ты использовал меня и лгал мне. Меня не интересуют твои объяснения. Уходи.

Я указала на дверь.

Диего подошел ко мне.

— Отмени приглашение.

— Что? — я посмотрела на него.

Мой брат стал жестикулировать от расстройства.

— Ты должна была пригласить его в квартиру. Теперь забери свое приглашение, и он должен будет уйти.

— Нет, Лус, — Джуд качал головой, но я уже говорила.

— Джуд Якобсон, я отменяю свое приглашения в мою квартиру.

Джуд быстро шел к двери, хотя было очевидно, что он этого не хочет. Он открыл дверь и вышел наружу, но остановился, так, чтобы стоять напротив меня.

— Пожалуйста, выслушай, — умолял он срывающимся голосом.

— Мне жаль. Но я не хочу ничего слышать.

Я чувствовала, как сжалось горло, и слезы жалили глаза. Я собрала последние силы, чтобы не разреветься он не должен этого видеть.

— Пожалуйста, — Джуд встал на колени в дверном проеме и наклонился вперед, как будто перегибался через невидимый барьер и умоляюще сложил руки, — пожалуйста, любимая, — шептал он, — не отвергай меня, мы созданы друг для друга. Я люблю тебя.

Я начала плакать, когда больше не могла сдержать слез.

— Просто уйди, — сумела я сказать между рыданиями, — пожалуйста, Джуд, нам не о чем говорить. Только уходи и оставь меня в покое.

— Хорошо, — прошептал он, и мне показалось, что он сейчас заплачет. Но прежде, чем я сумела взглянуть на него, он уже ушел.

— Эй, любимая. Твой брат сказал, что ты не здорова.

Голос матери по телефону звучал сладко-обеспокоенным. Интересно, она действительно обо мне заботится или просто притворяется.

— Привет, мам. Да я немного, хм, простудилась, — сказала осторожно.

Я не знала, что Диего сказала ей, это меня не сильно беспокоило. Мне не удавалось с ним поговорить, после того, как Джуд наговорил о нем, он просто не берет трубку. Я хотела, чтобы он просто поднял трубку и услышал, что я скажу ему. Он должен знать, что я все равно его люблю, и мне все равно кого он любит. Но уже прошла неделя с того ужасного визита Джуда, так что скорей всего Диего мне позвонит, когда будет готов. Я пыталась себя контролировать и забыть Джуда, но он сам позвонил мне. Когда я посмотрела на определитель номера, то сразу перевела звонок на голосовую почту, и он оставил мне сообщение.

— Лус, —

сказал он, его голос был полон боли, — я всегда буду тебя любить. Затем сообщение обрывается, значит, он положил трубку. Я прослушивала сообщение сотни раз и каждый раз плакала. Это была ужасная неделя — неделя ада. И после всего этого говорить по телефону с моей мамочкой, точно не добавляло радости в жизни.

— Я надеюсь, ты придешь в четверг на обед, — сказала она, прорывая мои мысли, — мы хотим собраться отпраздновать твое изменение.

— Ой, мам, я не знаю, — подстраховалась я.

— Все будут. И я собираюсь печь пирог.

— Пирог? Какой пирог? — я не могла сдержать любопытство. У мамы пироги были легендарными. Богатый, плотный и с неповторимым домашним заварным кремом-глазурью, он так и тает во рту и, заставляет ваши вкусовые рецепторы плясать от счастья.

— Твой любимый Шварцвальд, — сказала она очень быстро. И хотя мне не очень хотелось видеться с моим дисфункциональным семейством, чтобы отпраздновать, то, что принесло мне столько боли, но мысль о пироге подкупила меня.

— Хорошо… — неуверенно сказала я.

— Во сколько тебя ждать? В семь будет нормально?

— Нет, хорошо, — сказала я.

Тогда ко мне пришла мысль, что я должна предупредить, что у меня перемены и не только в отношении статуса.

— Хм, мам, ты должна знать, что у меня изменения, — сказала я, думая, как бы сказать, что я не девственница, но не напрямую.

— Естественно, моя дорогая. Мы с отцом все видели и я так тобой горжусь.

— Нет, мам, я говорю не об этом, — я вздохнула, — ты знаешь, что я сейчас одна и, хм, не с кем не встречаюсь. Но некоторое время назад у меня был парень, и я … в общем мы не всегда спали в разных постелях. Ты меня поняла?

— О, дорогая… — голос у мамы был явно обеспокоенный. Кроме той роковой ночи с Энглом, когда он должен был стать вожаком стаи, тогда она мне заявила, что я обязана это сделать ради семьи, ну а в остальных случаях она была ханжой в плане секса.

— Успокойся, мама, — сказала я, пробуя звучать разумно, — мне двадцать семь. Это должно было случиться когда-нибудь.

— Хорошо … я так думаю. Хотя твой отец может расстроиться.

— Эй, я могу и не приходить, если это вызовет проблемы, — сказала я, ощущая возможный запасной выход. Чем больше я об этом думала, тем все менее привлекательным становился обед со всем моим семейством, которое, наконец, узнает, что я не девственница. Но мама быстро разогнала мои опасения.

— Нет, нет, … ты все еще наша дочь и не важно, что ты натворила, — сказала она, надменным и чопорным голосом.

Так что, я — плохая дочь, потому что я нашла человека, которому доверяла, вместо того, чтобы лечь практически ребенком под мужчину, выбранного тобой и папой, чтобы изнасиловать меня? Это так? Это было на самом кончике моего языка, но я, как всегда сдерживала свои обвинения и горечь. Мой гнев был очень глубоко захоронен в прошлом, что просто невозможно было его поднять. Я уверена, что были хорошие и плохие стороны того, что я подавляла, но делая вид, что той ночи не было, я могла общаться с отцом и матерью. Тем более, если начинать обдумывать произошедшее, это то же самое, что получить сообщение о том, что родители тебя не любят. И хотя я все это знала в течение многих лет, я продолжала делать вид, что все в порядке. Поэтому я терплю притворство моих родителей и остальных членов семьи. Единственный вопрос, теперь, когда я рассказала кому-то о моей боли я смогу все еще притворяться? У меня было чувство, что нет, но мама опять отвлекла меня от размышлений.