Седьмая чаша
Шрифт:
– И целеустремленным. И злым.
Я покачал головой:
– А еще образованным. Судя по тому, что ты рассказал, он должен быть хорошо знаком с медициной. Да и с миром юриспруденции тоже, если ему удалось сочинить письмо от имени мифического поверенного, которому поверил Роджер. Но зачем? Зачем убивать человека, который никогда в жизни не причинил никому вреда? Зачем устраивать весь этот чудовищный спектакль?
– У него не было врагов?
– Ни одного.
Я снова посмотрел на башмак Роджера, и этот взгляд словно переполнил чашу. К горлу подкатила тошнота.
– Мне нужно в уборную, Гай… – с трудом выдавил я.
– Ты знаешь дорогу.
Я ушел в уборную, стоявшую на заднем дворе. Это был обыкновенный деревянный нужник с выгребной ямой, но пахло здесь не так сильно, как в других подобных местах. В воздухе, видимо, было разбрызгано какое-то вещество, которое заглушало запах нечистот. В уборной меня долго рвало, а когда я возвращался в дом, ноги дрожали и подкашивались.
Из комнаты доносились приглушенные голоса. Дверь была приоткрыта, и я увидел Гая и мальчишку Пирса, сидевших за столом. Они поставили перед собой свечу и рассматривали в ее свете раскрытую книгу, лежавшую перед ними на столе. Я даже издали узнал анатомический атлас Везалия с его кошмарными иллюстрациями. Пирс отбросил со лба темный чуб и возбужденно проговорил:
– Смотрите, сердце на этой картинке выглядит точь-в-точь как сердце Эллиарда.
В этот момент он увидел меня, и его лицо залила краска.
– Мастер Шардлейк? Я не знал, что вы все еще здесь. Я принес книгу…
– Вижу, – коротко ответил я. – Бедный Роджер. Что бы он испытал, узнав, что самые интимные органы его тела станут предметом для болтовни мальчишки-ученика? Хотя, возможно, его эта мысль позабавила бы. А вот мне она ничуть не кажется забавной.
Я с отвращением посмотрел на цветную гравюру, где было изображено разверстое человеческое тело и показаны все внутренние органы.
– Все это лишь во имя познания, сэр, – пробормотал Пирс.
Я наградил подростка ледяным взглядом, подумав, что Гай дает ему слишком много воли.
– Нет, Пирс, это была моя вина.
Гай выглядел смущенным и расстроенным.
– Ты будешь давать показания на следственных слушаниях, которые состоятся завтра утром? – спросил я его.
– Да, конечно.
– А Адам? Ты пока не решил, когда сможешь посетить его? Мне тоже нужно в Бедлам. В пятницу утром судебных слушаний не проводится, мы могли бы поехать туда вместе. В пятницу тебе будет удобно сделать это?
Он достал длинную записную книжку в кожаном переплете и полистал ее.
– В пятницу, в полдень.
– Хорошо. А теперь я ухожу.
Я бросил злой взгляд на книгу, которая все так же лежала открытой на столе, и на Пирса, терпеливо стоявшего рядом со своим хозяином.
Гай протестующе поднял руку:
– Нет, Мэтью, подожди.
Я колебался, не зная, что делать.
Гай закрыл атлас Везалия и протянул его Пирсу.
– Забери ее, мой мальчик, и принеси нам вина. А потом можешь продолжить изучение книги, если есть желание.
– Да, сэр.
Гай дружески похлопал парня по плечу, и тот удалился.
– Прости, Мэтью, мы ничем не желали оскорбить Роджера Эллиарда. Просто труд Везалия чрезвычайно важен для любого, кто занимается медициной, а ты ведь сам просил меня выяснить, как и отчего погиб твой друг. Причем, уверяю тебя, даже в те минуты, когда я этим занимался, я не переставал молиться о его бедной душе.
Я улыбнулся. Я слишком хорошо знал Гая и его доброту, чтобы сердиться на него слишком долго.
– Неужели этот твой Везалий такой выдающийся? – спросил я.
– О да! И главным образом потому, что он положил начало совершенно новому подходу, основываясь на наблюдении, а не слепом следовании общепринятой доктрине.
– В таком случае его труды не очень понравятся большинству врачей.
– Конечно, ведь он подрывает их монополию на некое тайное знание, а кто знает, к чему это приведет? – Он взглянул на диаграмму, висевшую на стене. – Вполне возможно, используя подход Везалия, можно поставить под сомнение и проверить сами основы медицинской науки, которые вплоть до сегодняшнего дня считались незыблемыми.
Я проследил за его взглядом и тоже посмотрел на схему с нарисованными на ней сложными уравнениями и символами. Представление о том, что человеческое тело состоит из четырех главных жидкостей – черной желчи, желтой желчи, слизи и крови, – соответствующих четырем стихиям – земле, огню, воде и воздуху, – настолько прочно укоренилось в сознании людей, что я даже представить себе не мог, как можно бросить вызов этой догме. Точно так же, как и прописной истине, в соответствии с которой любая хворь человека вызвана дисбалансом между четырьмя стихиями его тела. Я вспомнил, как мы с Роджером обсуждали эту концепцию в последний вечер, когда я его видел.
– В таком случае мне не рекомендуется есть салат, когда у меня плохое настроение, чтобы смягчить последствия разлития черной желчи? [15] – проговорил я. – Это облегчило бы мое состояние.
Гай грустно улыбнулся:
– Я бы скорее рекомендовал тебе посещение музыкального вечера или долгую прогулку по Линкольнс-Инн-филдз.
– Только не эти поля, Гай. Похоже, именно там Роджер повстречал своего палача.
В дверь постучали. Пирс принес высокий кувшин с вином и два бокала. Когда он ушел, я сказал:
15
«Разлитием черной желчи» (или меланхолией) Гиппократ называл состояние, которое сейчас обозначается как депрессия.
– Я обещал Дороти поймать убийцу, но беда в том, что я не знаю, как его ловить.
– Мне известно лучше, чем кому бы то ни было, как много загадок ты разгадал в прошлом. Сейчас ты просто недооцениваешь самого себя.
– Я был бы глупцом, если бы недооценил все сложности, связанные с этим делом. Из-за Пасхи и никудышной работы коронерских контор расследование начинается лишь через четыре дня после убийства. Четыре дня без официального расследования! Я надеялся на то, что королевский коронер ускорит ход событий, но этого не случилось. Готов поставить десять к одному, что убийцы уже нет в Лондоне, хотя при том, как обстоят дела, он вполне мог бы остаться здесь, втихомолку подсмеиваясь над коронерами, констеблями и их непроходимой глупостью.