Седьмой патрон
Шрифт:
На конспиративной квартире только что закончилось совещание с лидерами «демократических сил». Были распределены некоторые министерские портфели, обсужден и одобрен текст воззвания к населению Северной области. Хотя подготовил его сам премьер, он же и был против немедленной публикации:
— Мы народные избранники, наша власть зиждется на подлинном представительстве.
Чайковский оперся пальцами о стопу бумаг. Предусмотрено в основном все. Разработан даже уголовный кодекс. Основное положение, которым надлежит руководствоваться судам: партия
Военная контрразведка — свои люди. Капитан Костевич, ответственный за склады боеприпасов, адмирал Викорст, полковник Потапов… Наши, всюду свои люди!
— Господа, надеюсь, это наше последнее подполье. Расходиться предлагаю, однако, по одному.
Жестом премьер задержал представителя союзных посольств. Подождал, когда остальные разойдутся, и сказал по-русски:
— Георгий Ермолаевич, конфиденциально…
В душе Чайковский побаивался своего военного министра. По паспорту подданный британской короны Томсон, в недавнем прошлом офицер-подводник, служивший в английском флоте, связной посольств, — кто он в действительности, этот Чаплин? Ярый монархист! Не противоестествен ли «симбиоз» с ним социалиста, «отца русской демократии» Николая Чайковского?
Под окнами зацокали копыта. Чайковский с живостью, какую трудно было в старце заподозрить, повернулся и на щелку отодвинул плотную штору: по мостовой скакали всадники в бурках и бешметах, увешанные оружием.
— Ротмистр Берс с ингушами, — пояснил Чаплин. — Беломорскому отряду Берса поручен большевиками Архангельск. Разумеется, по рекомендации полковника Потапова.
— Позвольте, голубчик, — выразил Чайковский неудовольствие, — что же Берс нарушает покой обывателей? Мягче надо. Не столь вызывающе. Мягче в формах, жестче на деле.
— Казначейство пусто, — произнес неожиданно Чаплин, следя, какое впечатление произведет новость на «судака с морожеными глазами», как он мысленно окрестил Чайковского. — Большевики выкачали сейфы до дна. В банке ни копейки наличными, ваше превосходительство.
— Мелочи, — обронил премьер. — В Архангельске скопилось льна, пиломатериалов, пушнины, других товаров на миллионы. Будем торговать. Союзники имеют намерение брать в концессии, например, Мурман, лесные и зверобойные промыслы. Полагаю, не без компенсации. Мы будем и торговать, и торговаться.
«Социалист, народник! — внутренне напрягся Чаплин. — Сидит, как мышь в подполье, и уже Россию базарит, сука!»
Бесшумно вошла горничная. Присела в книксене, держа в руках поднос. Чайковский взял с подноса телеграмму и хмуро вскрыл запечатанный бланк. Несколько строк им читались и вновь перечитывались. Наконец землисто-серое лицо его просветлело:
— В Казани завязались бои, на нашей стороне чехословаки… Между прочим, дело в Казани, как недавно в Ярославле и Муроме, возглавляют… к-гм… люди Савинкова, — не удержался и уколол Чайковский. — По мнению некоторых господ офицеров — цареубийцы!
«Из Ярославля твой Савинков еле ноги унес», — злорадно подумал Чаплин и, наклонив голову, щелкнул каблуками:
— Поздравляю, ваше превосходительство! Теперь позвольте быть свободным. Честь имею.
Горничная со свечой проводила к черному ходу. Подала Чаплину трость и кожаный саквояж — с ними визитер стал похож на доктора, вызванного в неурочный час к больному.
— Ауф видер зейн, — сказала она. — До-сви-даня.
Дом был немецкий, с добрыми немецкими порядками, незыблемости которых не коснулись ни война, ни революция.
Постукивая тростью и размахивая докторским саквояжем, Чаплин прошествовал по тротуару до середины квартала и внезапно шагнул к калитке, казавшейся запертой. Калитка пропустила. Чаплин дворами вышел на параллельную улицу.
Его ждали.
Дворник, подметавший тротуар, завидев Чаплина, распахнул дверцу в тесовых воротах и вытянулся, держа по швам руки в холщовых рукавицах.
— Вы еще метлой сделайте на караул! — проходя в дверцу, буркнул Чаплин.
— Привычка, извините, — отозвался дворник, запирая за ним. — Разрешите доложить… Из Вологды следовал специальный поезд комиссара Кедрова с воинской частью. Поезд не прошел — рельсы…
— С Двины что поступило? — перебил Чаплин.
— Странная шифровка — номер баржи и… — дворник замешкался, — и упоминается о «золотой свадьбе».
Чаплин унимал охватившее его волнение. Кто бы мог подумать… Миллионы золотом на какой-то задрипанной шаланде! Поздно узнали… Поздно?…
— Срочно связаться с нашими в Котласе, — приказал Чаплин, — Телеграф, я знаю, действует. Пусть примут меры. Пусть не церемонятся!
К исходу ночи заранее сколоченные из офицеров дружины высыпали на улицы. Ротмистр Берс с ингушами носился по городу. Хватали на улицах, врывались в квартиры. Усердие ротмистра подогревалось не только тем, что ему был обещан чин полковника — он его получит, как и титул графа Британской империи, — но и разграбленными штабными деньгами. Впрочем, дружинники, приданные отряду, также не терялись: волокли и тащили кому что подвернется.
Последние буксиры отчаливали на Левый берег — к железнодорожному вокзалу.
— Пулеметы на чердаки! — под ротмистром плясал взмыленный жеребец. — Орудие сюда!
Накануне по распоряжению полковника Потапова отряд Берса, как «наиболее боеспособный», получил полковую трехдюймовку.
Орудие с зарядным ящиком подоспело, когда отваливал от пристани пароход «Чесма»: из последних последними покидали город моряки флотского полуэкипажа, команды спешно затопленных ледоколов.
С чердаков по «Чесме» ударили пулеметы — в людское скопище на палубе, по иллюминаторам, по капитанскому мостику.
Завыв сиреной, судно закрутилось на месте, очевидно, потеряло управление.
— Прямой наводкой… — неистовствовал Берс. Слетел с коня и подскочил к артиллеристам. — Сыпь, братцы!
— Ваше благородие, — отшатнулся от прицела наводчик. — Русские ведь… Опять же детишки там, бабы.
— Застрелю! — рвал кобуру ротмистр. — Я тебе покажу «русских», мерзавец!
Орудие содрогнулось. Еще и еще — снарядами по палубе. Раскаленная сталь кромсала, рвала на части живую плоть.
Оставшиеся посыпались в воду.