Седьмой спутник
Шрифт:
— Я возьму это.
— Конечно, конечно. Я понимаю… по человечеству, — заторопился обрадованный председатель домкомбеда и поспешно влез на диван, чтобы снять портрет. — Ежели хотите, возьмите еще что. Хоть теперь все домовое и в опись записано, но я ж вхожу в положение.
Но, встретив взгляд Евгения Павловича, он умолк и торопливо сунул ему снятый портрет; Евгений Павлович с трудом забрал его под мышку и надел фуражку:
— До свиданья. Живите счастливо… если сможете, — тихо сказал он.
— Не взыщите, гражданин Адамов.
Генерал, не слушая, бежал по коридору к выходу, таща тяжелый портрет. Ему было душно. Казалось, что, если сейчас же не выбежит на воздух, задохнется и упадет на пороге мертвым.
Евгений Павлович спустился на одну площадку вниз, прислонил портрет жены к батарее парового отопления и сел на подоконник. Сердце у него почти не билось, и по всему телу проступил холодный и обессиливающий пот.
Он долго просидел на подоконнике, бессмысленно и устало смотря перед собой. Наконец шевельнул губами и сказал полушепотом, но слова гулко упали в пустые пролеты лестницы:
— Юридическая новелла, профессор! Спокойствие!
Глава десятая
Встав с подоконника, Евгений Павлович опять взял под мышку портрет и спустился к выходу. На улице остановился в раздумье, размышляя, куда идти. Вспомнилось, что неподалеку, кварталах в трех, жил корпусный еще товарищ — Приклонский. Приклонский рано вышел в отставку и перешел на службу по министерству иностранных дел, но дружеские отношения остались. Встречались часто, до последнего времени, и встречались сердечно.
Евгений Павлович вздернул бородку и, склоняясь на левую сторону под тяжестью портрета и мешка с вещами, зашагал по тротуару.
У Приклонских долго и подробно опрашивали через закрытую дверь: кто, зачем, по какому делу, к кому. Евгений Павлович еле мог отвечать. Прогулка по улицам окончательно обессилила его, и, когда, наконец, дверь открыли, он почти повалился в переднюю. Приклонский встретил генерала в крошечной комнатушке. Она вся была занята неестественно огромной тахтой, крытой персидским ковром, и письменным столом.
— Здравствуй, здравствуй, — приветствовал он Евгения Павловича. — Давно тебя не было видно. Ты прости, что я тебя принимаю в таком закуте, но, видишь ли, нас совсем стеснили. У нас только две комнаты на пятерых остались да вот мой хлевушок.
Приклонский говорил каким-то спешащим, пляшущим голосом, все время беспокойно оглядывался по сторонам и вздрагивал.
— Трудно мне было бы побывать у тебя, — ответил, присаживаясь на кончик дивана, генерал, — ведь я только сегодня вышел на свободу. Я Два месяца просидел заложником.
Глаза Приклонского смятенно округлились и впились в генерала.
— Как? Ты был арестован? Где?
— Я сидел в отдельном арестном доме чрезвычайной комиссии Литейного района, — точно рапортуя, ответил Евгений Павлович.
Приклонский заметался по комнатке, споткнулся о диван, схватил к чему-то со стола вытиралку для перьев, повертел ее, бросил и испытующе посмотрел на Евгения Павловича.
— Значит, ты бежал, — сказал он с уверенностью, — ты бежал… бежал…
— Что с тобой? — Генерал удивленно вскинул бородку. — Почему тебе взбрело в голову, что я бежал? Почему ты так нервничаешь?… Меня просто выпустили.
Приклонский предостерегающе поднял указательный палец и, нагнувшись к самому лицу Евгения Павловича, покачал пальцем перед его носом.
— Ти-та-ти-та, — сказал он, — расскажи кому-нибудь другому. Я же не мальчик, я знаю, что оттуда не выпускают. Ты можешь меня не бояться: я тебя не выдам.
— Да ты с ума сошел! — вспылил генерал. — Я повторяю тебе: меня выпустили. Я пришел к тебе с просьбой временно приютить меня.
Приклонский отшатнулся; щеки его отвисли, как подол у пьяной бабы.
— А почему ты не пошел к себе на квартиру? — спросил он, хитро подмигнув.
— Но ведь мою квартиру отняли у меня. Меня считали уже умершим. Мне некуда деваться. Я хочу переночевать у тебя и посоветоваться, что делать дальше.
Приклонский рассматривал Евгения Павловича с недоверчивой усмешкой и, едва он договорил, забормотал:
— Ну, ну, конечно. Но почему ты не хочешь сказать, а придумываешь всякие небылицы о своей квартире?… И потом… Потом, — Приклонский понизил голос до шепота, — я прошу тебя не оставаться у меня. Не пойми это ложно… Я не забываю старой дружбы… но понимаешь… на меня донос за доносом, я сам каждую минуту жду ареста; наконец, у меня дети… Если тебя обнаружат — нам всем крышка. Пойми мое состояние…
— Но мне же некуда идти… У меня нет крова на эту ночь! Как хочешь, но я не могу уже уйти. Ведь поздно. Я пересплю на этом диване и утром уйду, если уж ты не веришь мне и так боишься, — горько сказал Евгений Павлович.
Приклонский заметался по комнате, сжимая голову.
— Женя, послушай… Ну, что хочешь. Ну, тебе денег надо — я дам… но только уходи… Ей-богу… Ну, я на колени пред тобой стану. Пожалей моих детей, — залепетал он, потеряв последние крохи мужества и по-собачьи заглядывая в лицо Евгению Павловичу.
Евгений Павлович охнул. Мутная струя холода медленно подползла к гортани, и было смертельно противно и страшно, что этот испугавшийся человек действительно станет на колени. Он поднялся с дивана, задергал бородкой, обронил с тихим и оттого ужасным презрением:
— Успокойся… уйду…
Приклонский мгновенно просиял.
— Ну, я же знал, что ты — старый хороший друг и не захочешь подвести меня. Может, тебе в самом деле денег надо? Или вот что, я напишу тебе записку к одному верному человеку. Он приютит тебя, — засуетился он, кидаясь к столу и схватывая блокнот, но сейчас же отбросил его и обнял Евгения Павловича.