Сегодня и ежедневно
Шрифт:
Трубная - Малый театр - кино "Ударник" - Калужская - Градские больницы - Донской...
Как это бесталанно, как уныло, как мрачно придумано. Кто режиссер? Кто это ставил? Это надо изменить. Закрыть и укатать цветущим, вечнозеленым газоном эту безнадежную яму, сорвать и сжечь эту зловещую занавеску разве так должен уходить от нас близкий, любимый человек? Разве так должна уходить от нас смелая, сильная, дерзкая девушка? Высокий купол ярко-синего неба, звенящие тросы, круженье золотых листьев, мерцанье далеких
Я ушел оттуда, и долго плутал по Москве, и пришел наконец к цирку. Я взял в киоске газеты, остановился у главного входа и механически развернул одну из них. Там было фото ребенка, убитого во Вьетнаме. У его тела рвала на себе волосы мать. И вот здесь, на ступеньках цирка, впервые за эти дни что-то сотряслось во мне, и спазма схватила за горло, и я облился слезами. Я отвернулся к стене от людей и постоял так недолго. Кто-то дернул меня за руку. Это был мальчишка лет семи, в смешном картузе козырьком набок. У него были круглые блестящие глаза. Зубов не было.
– Дяденька, - сказал мальчишка, - это на когда билет?
Я посмотрел его билет и сказал:
– Это на завтра билет. На утренник. В двенадцать часов начало.
Он сказал:
– Я приду. А клоун будет?
Ах, вот оно что. Вы собрались на утренник, товарищ в кепке с козырьком набок? И вы, конечно, хотите увидеть тигра и Клоуна? Или слона и Клоуна? Или, на худой конец, собачек и Клоуна. Клоуна! Обязательно Клоуна!!! Ну, что ж, раз так, - я приду вовремя. Не беспокойся, не опоздаю. Можешь на меня положиться.
Я сказал:
– Конечно. Клоун будет.
Он сказал:
– А вы почему синий?
– Чтобы смешней, - сказал я и выпучил глаза.
– Я люблю клоунов, - сказал он благосклонно и рассмеялся.
Он рассмеялся, мой маленький друг и хозяин, моя цель и оправдание, он рассмеялся, мой ценитель и зритель, и были видны его беззубые десны.
Он рассмеялся, и мне стало легче.
19
– Скажите Алексею Семенычу, что пришел Николай Ветров.
– Ну и что?
– сказала секретарша.
– Мне нужно с ним поговорить.
– Алексей Семенович пишет докладную. Сегодня неприемный день.
Суровый у нее был тон. Но я сказал:
– Вы ему скажите, что пришел Николай Ветров. Тогда он отложит докладную.
Она посмотрела на меня. Я не внушал ей доверия.
– Не знаю, товарищ, - протянула она, - я как-то не уверена...
"Синее лицо, - думалось ей, - в крапочку. Ну и тип! Уж не бандит ли?" Эти мысли бегали по ее лицу, как световая реклама на "Известиях".
– Вы, наверно, недавно на этом месте, - сказал я.
– Понимаете ли, здесь специфика. Вы скажите, что пришел я, и он меня примет.
Она передернула плечиками
– Пожалуйста, - сказала она, - проходите.
Я вошел.
– Что скажешь?
– сказал он, не подымая головы. Он что-то строчил.
Я сказал:
– У меня к тебе дело, понимаешь. Просьба. Ты ведь знаешь, я никогда ни о чем тебя не просил.
– Давай, - сказал он.
– Алексей Семеныч, припомни, - сказал я, - скажи, я когда-нибудь, ну хоть раз, отказался от поездки на фронт, если ты посылал?
– Не хватало, чтобы отказывался от поездок на фронт, - сказал он саркастически и поставил точку, там, на своей докладной.
– ЗдОрово, сказал он, подняв глаза.
– Слушай, а испугался, когда изуродовал лицо?
Он еще не видел меня с крапочками. Я сказал:
– Да, конечно. Уж очень громко бахнуло. Так вот, когда меня отправили на сто двадцать представлений на целину, я отказывался? Говори.
Он смотрел на меня спокойно, с минимальным интересом.
– Ну, не отказывался. К чему ты это?
– А в колхозы, на Магнитку, на Братскую ГЭС, на Хибины, в Каракумы, в Арктику, к черту, к дьяволу я отказывался?
– Учти, Коля, - сказал он, - время дорого.
– А у тебя есть ко мне претензии как к работнику, Алексей Семеныч? Может быть, у меня были выговора или нарушения дисциплины? А?
– Слушай, - сказал он, - если ты выпил, так иди, не мешай работать.
– И он снова взялся за ручку.
– Нет, - сказал я.
– Алексей Семеныч, вот она, просьба, ты посмотри свой график, вот сейчас при мне, посмотри, найди какой-нибудь "горящий" цирк и немедленно отправь меня отсюда. Объяснять ничего не буду. Я там живо подниму сборы. Я там буду давать вечера смеха. Отправь меня, друг.
Впервые в его глазах я увидел настоящее удивление. Он весь подался вперед. Он ушам своим не верил.
– Хочешь бросить программу?
– Нет. Просто не могу. Нету сил, - сказал я.
– Давай без скандала.
Он помолчал, не спуская с меня глаз, и вдруг ему показалось, что он нашел, чем меня убедить:
– Не дури, Коля, брось, - сказал он, - ты интереса своего не понимаешь, тебе надо быть в этой программе, надо! Ну, посуди сам, ты давно не был в Москве и вот появился. Новая программа, новая публика, центральная пресса, и снова все заговорят о тебе: Ветров, Ветров, вы видели Ветрова? Я вчера видела Ветрова, то-се, встречи с композиторами, Дом актера, а как же? Там, глядишь, министр в цирк заглянет, ну, пусть не сам, пусть его дети, - кто понравился? Опять Ветров! А тебе уже давно пора звание получать, а ты тут как тут, на виду у общественности столицы! И нам будет легче ставить вопрос. Не дури, Коля, брось...