Секрет мудрости
Шрифт:
— Постой!
Фрэнк остановился.
Лишь теперь старик по-настоящему рассмотрел портрет над камином, подошел ближе, протянул руку и, прищурившись, прочитал подпись внизу.
— Фрэнк Дэвис. Это ты, мальчик? Это ты нарисовал?
— Да, сэр, — ответил Фрэнк, стоя у двери.
— И давно?
— Кажется, года три назад. Да, три.
Старик медленно покачал головой, как будто эта подробность добавила что-то к той огромной головоломке, над которой он непрестанно размышлял.
— А знаешь,
— Да, дедушка. На тебя. Много-много лет назад.
— А, так ты тоже заметил? Бог мой, точно. Это же я в свой восемнадцатый день рождения, когда вся Ирландия, и все ее зеленые луга, и нежные девушки были у меня еще впереди, а не позади. Это же я, точно я. Бог свидетель, я был хорош собой, и ты, Том, тоже. А ты, Фрэнк, Бог свидетель, ты просто чародей. Ты отличный художник, мальчик.
— Делаю, что могу. — Фрэнк потихоньку вернулся на середину комнаты. — Делаю, что знаю.
— А Тома ты знаешь до кончиков волос, до кончиков ресниц. — Старик обернулся с улыбкой. — Ну, Том, каково тебе глядеть на свет моими глазами? Чувствуешь, что ты герой, что мир лежит перед тобой, как рыбный ряд на дублинском базаре?
Том рассмеялся. Дед тоже. А за ними и Фрэнк.
— Еще по стаканчику. — Старик налил всем виски. — А потом мы позволим тебе тактично улизнуть, Фрэнк. Только обязательно возвращайся. Мне надо с тобой потолковать.
— О чем? — спросил Фрэнк.
— О Великих Тайнах. О Жизни, о Времени, о Бытии. А по-твоему, о чем же еще, Фрэнк?
— Этого довольно, дедушка… — сказал Фрэнк и запнулся, с удивлением услышав сорвавшееся с языка слово. — Я хотел сказать, мистер Келли…
— И дедушки довольно.
— Мне надо бежать. — Фрэнк залпом допил свой виски. — Созвонимся, Том.
Дверь захлопнулась. Фрэнк ушел.
— Ты, разумеется, переночуешь у меня, дедушка? — Том подхватил саквояж. — Фрэнк не вернется. Ты ляжешь на его кровати.
Том уже застилал одну из двух кушеток у дальней стены.
— Спать еще рано. Так что давай, дедушка, еще немного выпьем и поговорим.
Но старик, пораженный, молча разглядывал картины, развешанные по стенам.
— Здорово нарисовано.
— Это все Фрэнк.
— И лампа тоже красивая.
— Ее сделал Фрэнк.
— А коврик на полу?..
— Фрэнк.
— Бог мой, — шептал старик, — ну и трудяга этот Фрэнк!
Он медленно шаркал по комнате, как в музее.
— Да тут просто яблоку негде упасть от шедевров, — говорил он. — В Дублине ты ни на что такое не сподобился бы.
— Поживешь вдали от дома — многому научишься, — смущенно сказал Том.
Старик закрыл глаза и допил свой стакан. — Тебе нехорошо, дедушка?
— Меня скрутит среди ночи, — ответил старик. — Я, может, даже вскочу с постели и заору как полоумный. А сейчас ничего, только в животе крутит да в затылке побаливает. Давай потолкуем, малыш.
И они толковали и пили
Около двух часов ночи старик внезапно проснулся.
Он огляделся вокруг, всматриваясь в темноту, пытаясь понять, где он находится, потом разглядел картины, мягкие кресла, лампу и коврики, сделанные Фрэнком, и сел на кровати. Он сжал кулаки. Затем поднялся, наспех оделся и, шатаясь, бросился к двери, словно боясь опоздать, пока не случилось что-то ужасное.
Хлопнула дверь, Том резко открыл глаза.
Где-то в темноте ночи слышался голос: кто-то звал, кричал, бросал вызов стихиям, во все горло выкрикивал проклятия, богохульствовал, и под конец послышался град неистовых ударов, будто кто-то колошматил стену или какого-то врага.
Спустя долгое время дед, волоча ноги, промокший до нитки, вернулся в дом.
Качаясь, что-то бормоча и шепча, старик содрал с себя мокрую одежду перед потухшим камином, потом бросил на тлеющие угли газету: она вспыхнула, мимолетно озарив лицо, на котором ярость постепенно сменялась оцепенением. Старик отыскал брошенный Томом халат и надел его. Когда старик протянул свои руки с кровавыми прожилками к меркнущему пламени, Том крепко зажмурился.
— Черт, черт, черт! Вот досада!
Дед налил себе виски и залпом выпил. Он, прищурившись, посмотрел на Тома, потом на картины по стенам, опять поглядел на Тома, на цветы в вазах, а затем снова выпил. Спустя долгое время Том сделал вид, что проснулся.
— Третий час ночи. Тебе надо отдохнуть, дедушка.
— Отдохну, когда кончу пить. И думать!
— О чем думать, дед?
— Сейчас, — сказал старик, сидя в полумраке комнаты, держа обеими руками стакан, пока в камине догорали последние призрачные огоньки, — я вспомнил твою милую бабушку в июне тысяча девятьсот второго. И как родился твой отец, и как это было здорово, и как потом родился ты, и как это было здорово. И как твой отец умер, когда ты был совсем крохой, и как тяжело пришлось твоей матери, и как она тряслась над тобой, может даже слишком, в те голодные и холодные времена в суровом Дублине. А я все время был на работе, в поле, и мы виделись с тобой только раз в месяц. Люди рождаются, люди умирают. Вот какие мысли крутятся в стариковской голове по ночам. Я вспоминал, как ты родился, Том, это был счастливый день. А теперь вот ты какой стал. Так-то.
Старик замолчал и допил виски.
— Дедушка, — наконец произнес Том, почти как ребенок, который украдкой пробирается в дом, ожидая наказания и прощения за еще не названный грех, — я вызываю у тебя беспокойство?
— Нет, — сказал старик и добавил: — Только как ты будешь жить, как люди будут к тебе относиться, хорошо или худо, — вот что мне покоя не дает.
Старик сидел неподвижно. Юноша лежал, глядя на него во все глаза, и наконец сказал, словно угадав его мысли: