Секрет потрепанного баула
Шрифт:
– Какого? – спросила Даша.
– Двадцатого, какого еще. Но изящная штучка, только тут уже кто-то руку приложил, двух пластинок явно не хватает, ленточка вот новая…
– Это я, – скромно сказал Петька. – Дарья просила починить…
– Ну и молодец, что починил, вещичка удобная, в жару можно в сумочке носить… А кстати, на тех пластинках, что сломаны были, никаких надписей не было?
– Откуда вы знаете? – ошеломленно спросил Петька.
– Значит, была надпись? Тогда могу точно сказать, что веер этот был куплен в Париже, действительно в начале века, в магазине
– На нашем веере было что-то про ключ к тайне, – пробормотала Даша.
– А вы решили, что веер – ключ к тайне? – засмеялся Ной Григорьевич. – Чепуха, наверняка какой-нибудь трюизм.
– Что? – не понял Петька.
– Ну, что-нибудь очень банальное. Любовь – ключ к разгадке жизни или что-то в этом роде.
– Вы уверены? – спросила Даша.
– Абсолютно. Через мои руки прошел не один десяток подобных вещиц. Она была очень безвкусна, эта мадам Рене.
– Надо же, – разочарованно протянул Петька, – а мы-то думали…
– Ну, разумеется, вы думали, что этот веер сам по себе ключ к тайне, да? А тайны никакой нет!
– Но ведь она есть! – воскликнула Даша. – Кто-то же интересуется этим наследством, и даже очень. Помните тот баул? Так мы его все-таки продали за двести долларов.
– Таки продали? Ах вы, прохиндеи! – захохотал Ной Григорьевич. Но тут же стал очень серьезным. – А ведь вы правы, какая-то тайна с этим твоим наследством связана, Дашенька, а вы хоть прощупали эту рухлядь перед тем, как продать?
– А как же! Но нашли только конверт с обрывком газеты сорокового года, с объявлением о смерти отца той старушки, что мне все оставила.
– А что там еще было, в этой газете?
– Ничего. Заметка о премьере в Камерном театре.
– В Камерном театре? Моя мама была помешана на Камерном театре. Я до сих пор помню ее рассказы… И даже имена актеров. Алиса Коонен, Церетели… Ну ладно, вам это неинтересно. Хотя знаете, я всегда вспоминаю мамин рассказ об одном театральном критике, который написал… В то время был такой расцвет театра, в двадцатых годах особенно. МХАТ, Камерный, Театр Мейерхольда, Вахтанговский… В Камерном был знаменитый спектакль «Принцесса Брамбилла». А Вахтангов поставил «Принцессу Турандот». И этот критик написал: «Я изменил „Принцессе Брамбилле“ ради „Принцессы Турандот“!» Когда теперь иногда читаешь театральных критиков, хочется плакать… Разве они так напишут? Понимаете, этот критик – он любил! Любил Камерный театр, любил его спектакль! А потом влюбился в нового режиссера, в новый театр! А наши критики не считают нужным кого-то любить. Они себя любят… понимаете, о чем я?
– Конечно, – серьезно кивнул Петька. Он был в полном восторге от старого антиквара.
– Ну-с, что там у нас дальше? – сказал Ной Григорьевич, откладывая в сторону веер. – Ага, туфельки, прелесть что за туфельки, как для Золушки, хоть и не хрустальные. Ну, это может
– А палантины разве не из меха делают? – спросила Даша.
– Необязательно. Из бархата тоже бывали палантины. Хотя это, скорее всего, газ, значит, все-таки шарф!
– Как интересно! – всплеснула руками Даша.
– Между прочим, советую тебе, Даша-душа, сохранить этот шарф. Еще несколько годочков, и сможешь носить вечерние платья. Накинешь такой шарф, и за тобой все модницы бегать будут, спрашивать, где взяла. Ну-ка, накинь!
Ной Григорьевич набросил Даше на плечи газовый шарф. Она подошла к старинному зеркалу в бронзовой раме, повертелась, так и сяк прикладывая шарф, потом набросила его на голову на манер капюшона, и Петька ахнул.
– Лавря, отпад!
Даша была поразительно хороша в этом шарфе. Ной Григорьевич тоже восхищенно заметил:
– Ну, что я говорил! Красавица! Уже сейчас красавица, а что дальше-то будет, Петя?
Тот только рукой махнул.
Ной Григорьевич осторожно снял с Даши шарф, аккуратно сложил и отдал ей обратно.
– Береги его, и ты разобьешь не только наши с Петькой сердца.
Даша грустно улыбнулась в ответ. «Неужели у этой юной девочки уже есть горький опыт в любви? – подумал старый антиквар. – Парнишка явно в нее влюблен, но он для нее молод, хоть они и ровесники».
В этот момент в магазин вошла покупательница, и Ной Григорьевич поспешил ей навстречу, успев шепнуть:
– Кажется, вы опять принесли мне удачу!
– Петька, какой он все-таки клевый, правда?
– Да, мне тоже он нравится. Знаешь, по-моему, ему можно спокойно показать камею.
– Я и сама уже решила, – обрадовалась Даша. – По крайней мере скажет, настоящая она или подделка.
– Она у тебя дома?
– Нет, в сумке, – улыбнулась Даша. – На всякий случай захватила. Кстати, мне и Геня жутко понравилась.
– Только шумная очень, до сих пор в ушах звенит, – засмеялся Петька. – Надо ж додуматься – все плюшки обкусать…
– Да, лихо!
– Ну, друзья, просто хоть нанимай вас на работу! – сказал Ной Григорьевич, когда покупательница ушла. – Дамочка купила у меня гарднеровскую чашку! Оказалось, она коллекционерша. Пришла в полный восторг и оставила еще свой телефон, если вдруг появится поповский фарфор.
– Ной Григорьевич, скажите, а вот моя бабушка всегда смеется, когда кто-нибудь хвастается, что у него есть кузнецовский фарфор.
– И правильно делает! У тебя умная бабушка, Даша! Это невежественные советские сановники придумали. Кузнецовский фарфор – ширпотреб дореволюционный, только и всего.
– Понятно. А еще я хотела вам показать вот это… – Даша вытащила из сумки шитый бисером ридикюль.
– Полная мура! – скривился Ной Григорьевич.
Но Даша и не собиралась показывать ему ридикюль, она вынула из него камею и протянула антиквару.
– О, какая прелесть! – воскликнул старик. – Очаровательная вещь.
– Это тоже из моего наследства.