Секретная командировка
Шрифт:
– Это я убила.
– Помолчи, дура! – вскинулся начальник подотдела, но был остановлен крепкими руками.
– Продолжайте, – кивнул я, слегка сбитый с толка.
– Это моя вина, что Ваня начал продукты брать. Кое-что мы себе оставляли, но большую часть в Питер посылали, родственникам. У меня на вокзале знакомый есть, договорилась. Вы-то жируете, а мои родственники голодают! А чекист этот про то узнал, пришел ко мне и говорит: рассказывай, мол, красавица, как вы с супругом народное добро расхищаете? А я решила Ване не говорить, думала, пококетничаю с чекистом, от меня не убудет. Один раз даже переспала. (Вот тут уж
В общем-то, все ясно. Не первый и не последний случай, когда жена от большой любви к мужу толкает того на должностное преступление. Нам теперь останется провести обыски отправить супругов в домзак, написать рапорт, а там пусть трибунал решает, кто больше виновен, кто меньше.
Глава 17. Интервенция
Николая Иваненко похоронили на «нашем» кладбище. Угол, отделенный от городского кладбища дорогой, аккурат там, где начинался пустырь, примыкавший к памятному для меня двору гражданки фон Беккер, стал местом, где хоронили и красногвардейцев, и чекистов. Здесь лежат ребята, пытавшиеся остановить погром винного погреба в октябре семнадцатого; те, кто погиб при разоружении мятежного эшелона; продотрядовцы, зарубленные кулаками. Здесь нашел свое пристанище и военный комиссар Лапшин, не переживший пленения. Военком несколько дней ходил как потерянный, а потом пустил себе пулю в лоб. Поначалу его даже не хотели погребать на этом кладбище – мол, дезертиров нельзя хоронить там, где лежат достойные люди, но передумали. В конце-концов, он всю свою жизнь положил на дело революции, а уж какую принять смерть – его право.
Здесь нет могилы Николая Андриановича, по сути, спасшего нас (возможно, что и весь город) и похороненного на Соборной площади, около старинного храма, где губернский исполнительный комитет решил устроить Пантеон для самых заслуженных людей. Если там хоронить всех погибших чекистов, не хватит места.
Здесь нет и могил ушедших на Восточный фронт. Есть ли вообще где-нибудь их могилы? Если да, так хорошо бы ребят перевезти сюда, чтобы они лежали в своей земле. А нет… А нет, так какая разница, где лежать?
Кольку провожали с музыкой и с речами. Ораторы говорили, что на этом месте потомки поставят памятник. Нет, не поставят. Как помню, в этом месте будет разбит парк, а народ станет гулять и радоваться канадским кленам, каштанам и любоваться на цветущие лилии. Самое странное, что меня это нисколько не удручало. Наоборот, я слегка завидовал Кольке. Он же погиб именно для того, чтобы народ мог радоваться! А то, что люди станут ходить по его могиле – ничего страшного.
Любопытно, что попав в эту эпоху, я начал мыслить совсем иначе. Может, прав Владимир Иванович Вернадский, говоривший о сфере разума? И разум людей, верящих в созидательную идею революции, строительство светлого будущего, влияет и на меня? Но я почему-то не боялся этого.
Может, кому-то покажется, что я слишком черствый человек –
Начался август, и посыпались новые события. Даже не знаю, которое для меня главнее. Во-первых, меня приняли в партию. Уточняю, что именно в РКП(б), а не в какую другую.
Вступить в РКП(б) я решил сам. Иначе, не дело это, если чекист, разделяющий идеологию большевиков, исполняющий решения Совнаркома, во главе которого стоит человек, являющийся членом ЦК, будет беспартийным. Рекомендации мне дали два уважаемых человека – Николай Харитонович Есин, чей партстаж был ровесником партии большевиков, и Иван Васильевич Тимохин. У нашего губернатора стаж поменьше, с февраля семнадцатого, но тоже неслабо.
На собрании – человек сто, вместе с сочувствующими, мне пришлось рассказать свою биографию. Что ж, извольте, родился, учился, воевал, работал в газете, был приглашен на службу в Чрезвычайную комиссию.
– У кого есть вопросы к товарищу Аксенову? – спросила председатель собрания, она же руководитель партийной организации, Агриппина Кравченко.
Агриппина Петровна чем-то напоминала моего редактора, которую я до сих пор не могу забыть. И биографии у них были схожи, и возраст. Кравченко, хотя и не из знатной семьи, но ее отец был известным частнопрактикующим врачом, а сама она заканчивала Высшие медицинские курсы. В Череповце же оказалась не по своей воле – выслана под надзор полиции в 1912 году, но так и осталась. Работала врачом в земской больнице, а в сентябре семнадцатого именно она стала организатором первой ячейки большевиков.
– Есть у меня вопрос к товарищу Аксенову, – поднялся со своего места долговязый пожилой дядька из числа сочувствующих.
Его я не знал, да и где мне было знать всех в городе?
– Вот, хотелось бы спросить у товарища Аксенова, почему он задирает нос?
– Что значит, задирает нос? – удивилась Кравченко. – Поясните, товарищ Петухов.
Товарищ Петухов? Тетушка говорила, что у меня есть такие родственники в деревне Аксеново, в честь которой, наверное, я и получил свою фамилию. Ладно, что я не родился в деревне Миндюкино, по соседству.
– Поясняю, – покладисто кивнул Петухов. – Вовка Аксенов, извините, товарищ Аксенов, мой земляк и родственник. Но сколько раз я его в городе видел, ни разу не поздоровался. А ведь он первым со мной здороваться должен, потому как я его старше буду и сопливым пацаном его помню.
По залу прокатились смешки – нашел, о чем спрашивать. Но, коли вопрос задан, нужно отвечать. Я встал, приложил руки к груди. Потом, поделив зал взглядом на четыре части, задерживая внимание на каждой, виновато улыбнулся:
– Понимаю, что мое поведение может показаться невежливым, только, дорогие мои товарищи, не забывайте, где я работаю. У нас ведь всякое может быть, – сделал я многозначительную паузу, успев улыбнуться каждому из присутствующих, так что все сразу поняли, о чем идет речь. – Ну, простите, дорогие земляки, что так себя по-свински веду. А что делать? Может так случиться, что пока я с земляками здороваюсь, какая-нибудь вражина сбежать успеет, а?
По залу пронесся легкий гул.
– Может.