Секретная просьба (Повести и рассказы)
Шрифт:
— Предатель.
— Предатель.
— Предатель.
Не вынес Булатов душевных мук. Покончил с собой. Разбил о тюремные стены голову.
Страшное место Алексеевский равелин. Но если совесть твоя в огне это ещё страшнее.
Унтер-офицер Глыбов отличался особым рвением. Ходил он по тюремным коридорам Петропавловской крепости, заглядывал в камеры.
Если видел, что кто-нибудь спит:
— Не спать! Не спать!
Если видел, что кто-нибудь по камере
— Не ходить! Не ходить!
— Вы теперь — того… — пояснял Глыбов. — Я — старший. Чуть что — в железные рукавички.
Железными рукавичками он называл кандалы.
— Повезло нам, — говорил Глыбов другим охранникам. — Повезло. Тут у нас словно сам Зимний дворец — князья, генералы, ваши превосходительства.
Гордился Глыбов таким положением.
— Повезло, повезло!
И тут же:
— Генерал Волконский? Что мне генерал? Я тут сам генерал. Я — Глыбов.
— Князь Оболенский? Что мне князь! Я тут сам князь. Я — Глыбов.
Особенно строго в Петропавловской крепости следили за тем, чтобы заключённые ничего не писали. Лишь тогда, когда от них требовались письменные показания, в камеры приносили бумагу, чернила. После дачи показаний чернила и бумагу уносили опять.
Глыбов и здесь старался. Ходил, подглядывал.
Декабрист Бобрищев-Пушкин каким-то образом ухитрился оставить чернила в своей камере. Стал он тайно вести записки. Надеялся потом передать их на волю.
Поступал Бобрищев-Пушкин осторожно. И всё же не уберёгся, не услышал кошачий шаг.
Подкрался тихонько Глыбов, глянул в замочную скважину — с поличным застал Бобрищева.
Заблестели глаза у тюремщика. Выполнил он угрозу. Надели на руки Бобрищева-Пушкина тяжёлые цепи — железные рукавички.
Глыбов был страшно доволен:
— Хи-хи, время нынче смотри какое: в рукавичках господа офицеры ходят.
И опять начинал:
— Мне что генерал? Я сам генерал. Мне что князь? Я сам князь. Я Глыбов.
Ходит Глыбов по коридорам Петропавловской крепости:
— Не спать! Не спать!
— Не ходить! Не ходить!
— Мо-о-лчать!
Узникам Алексеевского равелина дважды в неделю разрешались короткие прогулки по тюремному двору. Двор маленький, прогулка крохотная. Шаг вперёд, шаг назад — вот и вся прогулка.
Во время одной из таких прогулок декабриста генерала Михаила Александровича Фонвизина кто-то окликнул:
— Здравия желаю, ваше превосходительство!
Фонвизин поднял глаза:
— Петров?!
— Так точно, ваше превосходительство!
— Откуда же ты, Петров?
Объяснил солдат, что несёт караул в Петропавловской крепости.
— Да я не один, — добавил. — Здесь и Мышкин, и Дугин, и унтер-офицер Измайлов. Может, помните, ваше превосходительство?
— Как же, помню, помню — орлы! — ответил Фонвизин.
Оказывается, охрану Петропавловской крепости в этот день несли солдаты, которыми генерал когда-то командовал.
Солдаты очень любили своего командира. Фонвизин был одним из немногих, кто отменил у себя в полку телесные наказания.
Посмотрел Петров на генерала:
— Михаил Александрович, ваше превосходительство, значит, и вы тут? Вон оно как. — Потом перешёл на шёпот: — Мало вас было. Э-эх! — Петров замолчал. Затем неожиданно: — Один минут, ваше превосходительство, — и куда-то исчез.
Вскоре солдат вернулся. Но не один. С ним ещё двое — Дугин и унтер-офицер Измайлов.
— Здравия желаем, ваше превосходительство, — поприветствовали солдаты своего бывшего командира. Затем Измайлов тихо сказал:
— Бегите, Михаил Александрович. Караулы у крепости наши.
Фонвизин смутился.
— Бегите, — зачастил Измайлов, — не мешкав, бегите, ваше превосходительство. В другой раз такого не будет. Караулы, что ни день, меняются.
Фонвизин покачал головой.
— Бегите, — повторил Измайлов, — о нас не тревожьтесь. Комар не подточит носа. Не видели, не знаем, не ведаем. А ежели и палок дадут, спина у солдат привычная.
— Спасибо, братцы, — сказал Фонвизин. — Спасибо. Ценю. До гроба ценить буду. Не помышляю о спасении. Об отечестве думал. Не получилось. Не один я тут. Не мне выходить одному отсюда. Прощайте!
— Кончай прогулку! Кончай прогулку! — раздался голос дежурного офицера.
— Прощайте, — ещё раз повторил Фонвизин.
Представился случай бежать из Петропавловской крепости и поручику Николаю Басаргину.
Поручик был молод. Отличался весёлым нравом. Однако в крепости Басаргин изменился.
Стал грустен, задумчив. Что-то мучило Басаргина. Нет, не суда он страшился, не суровой расправы. Человеком он был отважным. Осталась на воле у поручика дочка. Безумно любил Басаргин свою Оленьку. Думал теперь об Оленьке. «Эх, бежать бы из крепости!»
И однажды тюремный сторож сказал Басаргину:
— Жалко мне вас, ваше благородие. И я готов вам помочь.
«Чем же он может помочь? — подумал поручик. — Разве что притащит лишнюю порцию каши».
Через день унтер-офицер (тюремный сторож был в унтер-офицерском звании) снова появился в камере Басаргина и опять зашептал:
— Ваше благородие, хотите бежать из крепости?
Всего, что угодно, ожидал Басаргин, только не этого. Даже не поверил тюремному сторожу.
— Как же ты через все караулы — в кармане, что ли, меня пронесёшь?