Секретные поручения 2. Том 2

– А что это за чучело огородное к Петровскому завалилось? – спросила Таня Лопатко.

– Понятия не имею, – сказал подошедший Курбатов. – Не помешаю?

Он галантно оскалился и, не дожидаясь ответа, присел одной ягодицей на подоконник. Под задравшейся брючиной обнажился ровный, без единой складки, черный носок.

– Пожалуйста, Александр Петрович, – с опозданием отреагировал Вышинец.

Курбатов включил зажигалку, прикурил и стал в упор рассматривать Таню Лопатко.

–

– Вы замечательно выглядите, Танечка, – сказал Курбатов.

– С годами я только хорошею, – опять угадала она.

– Какой замечательный сегодня день, – сказал Курбатов.

– Что в переводе означает: а не пойти ли вам по своим рабочим местам. Ладно уж, сдаюсь, – Лопатко бросила окурок в жестяную банку и по-мужски сплюнула туда. – Мы с Колей уходим. Не будем вам мешать.

– Адьёз, – не возражал Курбатов.

Коленька отлепился от подоконника и послушно поплелся за ней. Курбатов какую-то долю секунды смотрел им вслед: вот Лопатко притормозила, давая Коленьке догнать себя, и теперь они идут рядом – зрелая женщина и зеленый пацан, вчерашний студент. И тут же Курбатов поймал какую-то искорку между ними, тоненький бледненький разрядик. В таких случаях он ошибается редко. В память легла короткая запись: а ведь Танька трахает этого Вышинца. Курбатов не знал, понадобится ему эта запись когда-нибудь или нет. Он поймал информацию машинально, как тигр прихлопывает пробегающего мимо лемминга. Именно машинально. Потому что сейчас он выслеживал другую дичь. Куда более интересную.

Пять минут назад огородное чучело в новенькой, но совершенно не по росту и оттого нелепой спортивной куртке мялось на крыльце у входа в прокуратуру. Завидев Александра Петровича Курбатова, возвращающегося с обеда, чучело сделало несколько нервных движений, выдающих одновременно инстинктивное желание убежать отсюда подальше и в то же время объективную невозможность это сделать, – как если бы оно было приковано цепью к массивной двери.

Александр Петрович притормозил, невольно заглядевшись на этого представителя хомо сапиенс. Тот был худ, небрит, от него воняло овощехранилищем и общим вагоном, и вдобавок его испитое лицо показалось Курбатову чем-то знакомым.

– Что надо? – бросил Александр Петрович, сдвинув брови.

Чучело опять дернулось, изобразив на лице винегрет из подобострастия, нахальства и полного осознания собственной вины.

– Я, ета самае, вабщета, ну… – выдавило оно.

– Пошел вон, – сказал Курбатов, именно такого ответа и ожидавший. Он взялся за ручку двери. – Сейчас охрану позову.

Но чучело почему-то не исчезло в тот же миг. Оно дрожало, мигало и дергалось, но не уходило.

– Я вабщета к этому, как его. К следачку вашему.

– К кому? – Курбатов наклонился.

– Ну. К следователю, ета. Значить.

– К какому следователю? Фамилия?

– Петров… – Чучело запнулось от волнения и тут же коротко нервно рассмеялось. – Ага. Петровский, ета. Ну, тут застрелили когда одного. Так я там был, ета. Кирьяном меня звать. Ну, короче, Кириченко, ета. Свидетель. Так я туда… А там ваш, этот. Седой. Не пускает. А я документ дома оставил. На телевизоре, ета. А он не пускает…

И вот тут Курбатов вспомнил. Пошелестел папками и – нашел. По делу Курлова проходил свидетелем некий бомж. Фамилия, фамилия… Может, и Кириченко. Не в этом дело. Свидетель был единственный. Один. Вот это самое чучело.

– А что у тебя за дело к Петровскому? – спросил Александр Петрович. – Вспомнил что-нибудь новенькое?

– Ну… – в раздумье произнес Кириченко. – Типа.

– Он тебя вызывал? Повестка есть?

– Не так чтобы… – Чучело смутилось. – Ета. Вообще-то нет.

Курбатов посмотрел на него.

– Хорошо. Пойдем.

Степану Ванычу, сидевшему на вахте, важняк только коротко кивнул: это со мной. Кириченко бросил через плечо:

– Ну, понял, дед?

– Это кто из нас еще дед… – проворчал Ваныч.

– Последняя дверь, видишь? – Курбатов нацелил бомжа в нужном направлении. – Давай, топай.

И тот потопал, шелестя новенькой, еще негнущейся курткой… И зашел в кабинет к Петровскому.

– Короче, что тебе надо? Я тебя вызывал? Нет. Тогда чего пришел? Что-то новое вспомнил?

Денис старался говорить спокойно, хотя было заметно, что он скрывает бушующие внутри чувства. И это не было раздражение, вызванное внезапным визитом бомжа-доходяги из Первомайского парка. Кстати, сейчас он не казался немощным доходягой – обычный мужик, далеко не старый. Отмыть его, постричь, причесать, наодеколонить, приодеть в костюмчик – и в «Белом Замке» его не отличить от других посетителей. И сидит он не так, как сидят бомжи, – уверенно и по-хозяйски. И смотрит, хотя и не совсем прямо, но только наполовину искоса, – как трусливый свидетель на очной ставке, решившийся все же изобличить своего визави. Поэтому чувство, которое испытывал Денис, было чувством сильного беспокойства, чтобы не признаваться себе в том, что это был страх.

– Вспомнить пока не вспомнил, но вспоминаю… Там под фонарем все видать было…

– Опять старая песня? Чего тебе надо?

– Справку мне выпиши…те. С подписью, печатью, как положено…

– Какую справку?

– Такую. Ментам, дворникам и вообще всем. Чтоб меня не трогали… Не гнали отовсюду… И пускали погреться, если совсем холодно…

– Ты что, офонарел?! – заорал Денис. – Куда пускали?! Пропуск-«вездеход» тебе выписать? В областную администрацию, УВД и чужие квартиры?! Ты соображаешь, чего говоришь?!

– Соображаю, – свидетель Кириченко тыльной стороной ладони вытер оттаявший нос. – В ментовку мне не надо, меня туда без всякого пропуска таскают… А из подвала пусть не гонят… Несправедливо так… Одним все можно, другим ничего… А то вспомню чего такое… Кой-кому не понравится…

И посмотрел Денису прямо в глаза, странным взглядом, в котором смешивались трусость и наглость.

Черт… Следователь Петровский на миг растерялся. А в следующий миг свидетель Кириченко отвел взгляд. И опять превратился в обычного бомжа. В кабинете воняло немытым телом и какой-то кислятиной.