Секретные поручения
Шрифт:
— Нет, я не хочу, чтобы кто-то сидел рядом и прислушивался.
— Ладно. Небось не чужие. Если мы поженимся, ты тоже стесняться будешь?
— Дурак.
— Почему дурак? В жизни всякое бывает. Ходишь с парнем, он тебе цветы дарит, а потом раз! И посадил в каталажку! Или наоборот: ворвался человек, вот так, как я — и на всю жизнь счастливы. Я тебя, если хочешь знать, давно люблю.
— Мне в туалет надо!
Прежде чем пустить ее в уборную, я все осмотрел там, чтобы никаких колющих и режущих. Нашел отвертку на полке, спрятал в карман. Сливной бачок, кстати, был сломан, и
— Сиди там, женишок! — говорит. — Оттуда тебя и в загс отведут. Под конвоем.
Ей бы лучше сразу схватить табуретку и бросить в окно, чтобы привлечь людей. Или поджечь занавески, а самой отвлечь меня, пока не разгорится как следует… Но вместо этого она, как воспитанная девочка, побежала в гостиную набирать «02».
Даже дверь уборной не подперла.
Я выбил замок с первого раза, при моих-то габаритах иначе и быть не могло. Она успела набрать "О" и смотрела во все глаза, как я приближаюсь. Огромные темно-серебристые глаза, откуда только они у нее такие? Я положил одну руку на рычаг телефона, другой схватил ее за плечо, тряхнул. Халат с нее слетел в два счета, а под ним ничего и не было, она даже руками закрываться не стала, смотрела обреченно, и все. Но я же не насильник!
— Одевайся. Если схитришь еще раз, я тебя на цепь посажу.
Потом сводил ее куда хотела, привел обратно в комнату.
— Ладно, — говорю. — Читай дальше.
…Погода вчера стояла мерзкая, даже не стояла, а скорее висела — холодной, мокрой, грязной занавеской. Я перед тем, как бомжа замолотить, сделал последнюю попытку уладить все по-хорошему: позвонил из автомата Родику Байдаку. Своему старинному корефану.
— Родь, — сказал я ему, — вот мы с тобой не первый год друг друга знаем, я видел, что сделали с Метлой, и знаю, что хотели сделать со мной вчера на вокзале… Только ты не говори, что не имеешь к этому ни малейшего отношения.
— Я и не говорю, — сказал Родик спокойно. — Ты откуда звонишь?
— Какая тебе разница… Я как друг тебе говорю: не надо за мной гоняться, Родь.
Всем будет плохо. Я ведь пока не собираюсь никого сдавать.
— Знаю. От тебя этого и не требуется. Ты когда ко мне подъедешь?
— Успокойся. Лучше скажи, только честно: ты можешь что-нибудь сделать, чтобы все это прекратилось? Чтобы я мог спокойно жить?
— Нет, — сказал Родик честно. — Ты жить не будешь, Серый. Вообще. Однозначно.
Это я как друг тебе говорю. Поэтому лучше сам приди. Деваться тебе некуда. От нас спрячешься — менты найдут. Мы на тебя Дрына повесили. И Метлу тоже.
Я аж задохнулся от ненависти.
— Спасибо, Родик, спасибо, корефан… Значит, ты рассудил, что мне не жить? — спокойно так говорю, я ему многое хотел высказать, но спокойствия не хватило.
— Да я тебе, папенькиному сучонку, башку крысиную оторву, я вас всех покрошу, я твоего папашу…
— Пока, Серый, — а у него спокойствия всегда хватало. Положил трубку, как будто мы об обеде у Ираклия договорились.
Может, именно это меня и взвинтило. Не повезло тому бомжу. И Валерии
Ей бы на десять минут позже прийти. Или на пять раньше… Нет, угораздило! Даже дверь захлопнуть не догадалась…
Она стояла в своем долгополом белом плаще и джинсах, вытирала ноги о подстилку и зонтик стряхивала. Капли веером разлетались: фыр-р-р. Я когда на площадку вылетел, неожиданно прочувствовал что-то такое… Что, возможно, испытывают серийные убийцы и маньяки, когда видят вблизи намеченную жертву. Вот перед тобой существо, которому нет до тебя абсолютно никакого дела, оно как орех в скорлупе, как бриллиант в сейфе — но через несколько минут ты войдешь в его жизнь с бритвой или молотком в руке, и оно никогда уже тебя не забудет. Ты навсегда останешься самым ярким его воспоминанием. Или последним воспоминанием.
Я ни у кого не видел такой тонкой кожи и не дотрагивался ни разу. На что все эти Светки и Антонины были гладкие и ухоженные, — но они ни в какое сравнение не шли с тем, что я почувствовал, когда схватил Валерию за шею и накрыл ей рот ладонью.
Мне захотелось поцеловать ее. Дикое просто желание. В шею, в губы, в запястье.
Куда угодно. Как пелена накатила. И целовал ее всю и туда целовал, а ведь насильники так не делают, правда?
Потом мы выпили кофе, как друзья-любовники. Она себя неловко чувствовала, потому что вела-то не как жертва, а как полноправный партнер. Молчала, в пол смотрела.
Я пытался завести разговор о Петровском, узнать, насколько серьезно все у них, — но она в разговор не вступала. Через некоторое время спросила:
— Когда ты уйдешь? Ты же получил что хотел. Уходи. Я прошу.
— Мне некуда идти. Я люблю тебя. Я остаюсь навсегда.
— Не паясничай. Ты кто? Что тебе от меня надо?
— Я журналист, зовут Сергей. Меня ищут бандиты. А твой дружок Петровский шьет мне дело ни за что ни про что. Здесь меня никто искать не будет. Но я правда люблю тебя.
— Фигляр…
Я перенес телефонный аппарат в гостиную, наткнулся в книжной полке на корешок, где было написано «П. Зюскинд. Повести и пьесы», попросил почитать вслух. Она сказала:
— Я хочу спать.
— Ладно, тогда завтра.
За все это время, пока я был у нее, два раза звонил телефон; я не разрешил подходить к аппарату. Спросил: «Ты кого-нибудь ждешь?» Она покачала головой. Но я на всякий пожарный свет везде выключил, будто никого нет дома, Мы сидели в темноте, за окном где-то далеко гудели троллейбусы, наверху ругались соседи, плакал ребенок. Она с ногами забралась на диван, в самый угол забилась.
Я сидел на другом краю и соображал: ну вот, я вошел в жизнь этой девушки с серебристыми глазами, я уже здесь, сижу, клюю носом — а что будет дальше? Только я усну, она тут же позвонит куда надо или выберется из квартиры через балкон.
Разве не так? Что же делать? Но думать об этом не хотелось.
Я придвинулся к ней, обнял, ощутил тепло тела. И снова она не сопротивлялась.
Может, от безысходности — что она могла сделать? А может, ей понравилось…
Короче, несколько раз мы с ней сошлись и заснули, как утомленные голубки, но я ее все же за ногу к себе привязал, на всякий случай.