Секретный фарватер (илл. Г. Яковлева)
Шрифт:
Он встал из-за стола.
Только теперь Шубин по-настоящему рассмотрел его глаза. Они были очень светлые, почти белые, с маленькими зрачками, что придавало им выражение постоянной, с трудом сдерживаемой ярости.
— Забыть, забыть! — с нажимом повторил немец. — И вы забудете, едва лишь покинете нас. Забудете все, словно бы ничего и не было никогда!
Шубин молчал. Подводник опять со странной ужимкой склонил голову набок, будто присматриваясь к своему собеседнику. Вспышка непонятного гнева прошла так
После паузы он сказал спокойно:
— Доложите своему командиру, что были подобраны немецким тральщиком.
Подводник небрежно перебросил Шубину раскрытое воинское удостоверение финского летчика.
Шубин стиснул зубы, чтобы не крикнуть.
Фамилия, имя и звание были вписаны в удостоверение очень прочной тушью. Они уцелели. Но на месте фотографии осталось серое пятно. Удостоверение слишком Долго пробыло в соленой морской воде, которая размыла, разъела фотоснимок. Виден был только контур головы и плеча. Высокий голос произнес:
— Впрочем, документ получите позже. Вахтенный командир внесет его в журнал. Все! Доктор вас проводит.
Шубин выпрямился. Ощущение было такое, будто волна накрыла его с головой, проволокла по дну и неожиданно опять выбросила на поверхность.
Но он позволил себе перевести дух лишь за порогом командирской каюты.
4
Его поджидал пучеглазый врач.
— Ну, как самочувствие? — Он пытливо заглянул Шубину в лицо. — Белы как мел. Так! Одышка. Пульс? О да! Частит! Надо подкрепиться, затем лечь спать. До высадки на берег еще много времени!..
Они прошли по отсекам, сопровождаемые угрюмыми взглядами матросов. Какая, однако, сумрачная, словно бы чем-то угнетенная команда на этой подводной лодке!..
Пока Шубин, обжигаясь, пил горячий кофе в кают-компании, доктор сидел рядом и развлекал его разговором о возможностях заболеть плевритом или пневмонией. Не исключено, впрочем, что тем и другим вместе.
Доктор был совершенно лыс, хотя сравнительно молод. На полном, гладко выбритом лице лихорадочно поблескивали темные выпуклые глаза.
Кают-компания была очень тесной. Закрепленная за магистрали, проходящие вдоль борта, висела небольшая картина, изображавшая корабль в море. Время от времени Шубин недоверчиво вскидывал на нее глаза. Она была странная, как все на этой подводной лодке.
Корабль с парусами, полными ветром, наискось надвигался на Шубина — из левого угла картины в правый. В кильватер ему, примерно на расстоянии шести-семи кабельтовых, шел второй корабль. Он шел, сильно кренясь, задевая за воду ноками рей. Солнце заходило на заднем плане. Лучи его, как длинные пальцы, высовывались из-за туч и беспокойно шарили но морю, оставляя на волнах багровые следы.
Конечно, Шубин не считал себя знатоком в живописи. И все же было ясно,
Он хотел спросить об этом доктора, но раздумал. Слишком болела голова, чтобы толковать о картинах.
— Где бы мне положить вас? — в раздумье сказал врач. Он остановил проходившего через кают-компанию молодого человека: — Где нам положить пассажира? В кормовой каюте?
— Да ты в уме, Гейнц? Уложи лейтенанта на койке Курта. Сейчас его вахта.
— Да, правильно. Я забыл.
Только вытянувшись во весь рост на верхней койке, Шубин почувствовал, как он устал.
Через шесть часов мнимого Пирволяйнена встретят на берегу, обман будет раскрыт. Ну и пусть! Расстреляют ли сразу, начнут ли гноить в застенке для военнопленных — Шубин сейчас не хочет думать об этом. Выяснится еще бог знает когда — через шесть часов! А пока спать, спать!
— Завидую вам, — сказал доктор, стоя в дверях. — Третий год сплю только со снотворными…
Завидует? Знал бы он, кому завидует…
Уже погружаясь в сон, Шубин неожиданно дернулся, будто от толчка. Не разговаривает ли он во сне? Стоит ему пробормотать несколько слов по-русски…
Нет, кажется, он только храпит. А храп — это не страшно. Храп вне национальной принадлежности!
Койка чуть подрагивала от работы моторов. Вероятно, подлодка двигалась уменьшенными ходами. Это убаюкивало.
Почему-то вспомнилось, как он, еще в училище, начал изучать немецкий язык.
В Испании вспыхнула гражданская война. Шубин, учившийся тогда на третьем курсе, загорелся ехать добровольцем.
Было известно, что на стороне Франко воюют гитлеровские военные моряки. Стало быть, знание немецкого языка пригодилось бы, могло, во всяком случае, иметь значение при отборе кандидатов.
Со свойственной ему решительностью Шубин принял свои меры. Он стал дополнительно заниматься немецким на кафедре иностранных языков.
По счастью, у него оказались природные способности к языкам. Память была ясная, цепкая. А главное, конкретная цель была впереди. Он нажал на изучение языка, чтобы впоследствии лучше воевать.
Понятно, пришлось подчиниться строжайшему, подлинно спартанскому режиму. Увольнение «на берег» Шубин начисто отменил для себя. Отказался даже от такого любимого своего развлечения, как игра в шахматы. Все свободное время он тратил лишь на изучение языка.
Даже сны видел теперь «из немецкого». Длинные фразы маршировали на училищном плацу, вздваивали ряды, делали по команде перестроение. Но глагол, подобно барабанщику, неизменно оставался на левом фланге.
Товарищи диву давались, как Борис не свалится при такой нагрузке. Он только улыбался. Он был спортсменом. Отлично тренированный организм его выдерживал напряжение, которое давно свалило бы с ног обыкновенного человека.