Сексуальная жизнь в Древнем Риме
Шрифт:
Хор девушек отвечает:
Юношей видите ль вы, подружки? Вставайте навстречу!Правда, вечерней звезды показался огонь из-за Эты.Значит, время пришло, – поспешно юноши встали,Смело встали, сейчас запоют: нужна им победа!К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену! [8]8
Катулл. Книга стихотворений, 62. (Здесь и далее стихотворения
Когда процессия достигала дома мужа, обычай требовал, чтобы жена смазала дверные косяки жиром или маслом и обвязала их шерстяными нитями. Затем муж переносил жену через порог, потому что коснуться порога считалось для новобрачной плохой приметой. Оказавшись внутри, жена совершала обряд вступления во владение огнем и водой: вместе с мужем она зажигала новый очаг, а затем ее окропляли водой. Тем самым она получала разрешение делить домашнюю и религиозную жизнь с мужем.
Финал свадьбы сопровождался несколькими священными обрядами. Pronuba готовила брачное ложе и давала невесте все необходимые указания. Сама невеста молилась Юноне Виргинензис и Цинции, богине, которой посвящалось развязывание пояса. Муж снимал с жены пояс, и она садилась (вероятно, голая) на фаллос бога плодородия по имени Мутун-Тутун. В древнейшие времена первый половой акт, вероятно, проходил в присутствии свидетелей. Возможно, первоначально с невестой совокуплялись друзья мужа. Согласно Бахофену, это был пережиток свободной проституции, предшествовавшей свадьбе в первобытную эпоху: «Естественные и физические законы чужеродны и даже противоположны брачным узам. Поэтому женщина, вступающая в брак, должна искупить свою вину перед Матерью-Природой и пройти через этап свободной проституции, в ходе которой она достигает брачного целомудрия через предварительное распутство». В более поздние времена друзья мужа бросали орехи в спальню новобрачных. Наконец, следует заметить, что половому акту молодоженов покровительствовал ряд божеств, чьи имена свидетельствуют, что они представляли различные моменты полового акта.
На следующий день невеста принимала родственников и приносила первую жертву богам своего нового дома.
(Следует отметить, что одним из важнейших источников для приведенного выше описания является «Private Antiquities of Rome» Беккер-Марквардта (1864).)
Теперь можно задать следующий вопрос. Какими в действительности были эти браки? Что мы знаем о супружеской и семейной жизни римлян в различные периоды их истории? В старых и новых трудах по римской морали зачастую можно прочесть, что римский брак начал разрушаться уже в раннюю римскую эпоху, самое позднее – в начале империи. Предполагается, что эта дегенерация в значительной степени несет ответственность за крушение империи, казавшейся непоколебимой. Например, вот цитата из крупного авторитета по римской супружеской жизни, А. Россбаха. Она взята из его труда «Римские свадебные и брачные памятники» (1871): «Если мы рассмотрим эти памятники в соответствии с эпохами, в которые они были созданы, то они представляются напоминаниями о славном прошлом, о дисциплинированной семейной жизни римлян с их домашними ритуалами, суровой отцовской властью, моралью и жертвенностью на благо общества, которые внесли такой сильный вклад в развитие государства».
Возможно, нам удастся найти достоверное описание римской супружеской жизни, из которого мы сумеем получить достаточно точное представление о ней. Такое описание следует искать у Дионисия Галикарнасского: «Ромул не позволил ни мужу привлекать жену к суду за измену или неверность, ни жену – мужа за плохое обращение или несправедливый развод. Он никак не определил размер приданого, которое должна приносить жена или которое должно возвращаться ей. Он не издал никаких подобных законов, кроме одного – который оказался подходящим во всех случаях. Закон гласит: «Жена, соединенная с мужем священными обрядами, должна разделять с ним все имущество и все ритуалы». Хотя Дионисий говорит о законе, введенном Ромулом, его замечание не противоречит предположению, что римский брак (в древнейшие времена, имеющие хоть какое-то значение для истории) отличался простотой и регулировался лишь несгибаемой patria potestas. Но современному разуму трудно увидеть что-нибудь выдающееся или благородное в жизни древнеримской женщины, которая проходила в узких рамках непреложных обычаев и жесткого подчинения, а ее идеалом была austeritas (благородная суровость). Жизнь римской женщины, хоть и нравственно безупречная, «была лишена изящества, которым обладали греческие женщины, и не имела того жизнерадостного очарования, которое приносит счастье мужу» (Беккер-Марквардт). Сенека справедливо пишет, что во времена 1-й Пунической войны «нескромность считалась не пороком, а кошмаром».
Кроме того, римлянка, происходившая из богатой или знатной семьи, имела репутацию высокомерной, надменной и властной женщины, что являлось обычной темой для шуток в римской комедии. Римской матроне жилось достаточно привольно: ей не приходилось готовить и делать черную работу. Она лишь пряла и ткала со служанками, вела домашнее хозяйство и воспитывала маленьких детей. У римлян (в отличие от греков) не было специальных помещений, где женщина вела жизнь затворницы, скрытую от глаз всех, кроме других женщин и немногих родственников-мужчин. Она ела вместе с мужем, сидя рядом с ним за столом. Однако ей запрещалось пить вино – древняя римская мораль считала это проступком, достойным смерти. Домочадцы, в том числе и муж, называли ее domina («хозяйка»). Ее присутствие было гарантией особенной вежливости в манерах и разговорах. В ту раннюю эпоху от нее не ждали, что она как-то приобщится к культуре, и стимулировать ее интеллектуальное развитие мог разве что ее муж. Образование женщины было главным образом направлено на практические цели. Выходя из дому (чего она не могла сделать, не оповестив мужа и не взяв спутницы), она надевала длинную stola matronalis (платье матроны). Однако она могла появляться в театре, суде или на религиозной церемонии, и на улице все должны были уступать ей дорогу. Прикасаться или как-то приставать к ней было абсолютно запрещено.
В целом изображение римской семейной жизни, которое Плутарх дает в жизнеописании Катона Старшего, едва ли можно назвать особо идеалистичным. Он пишет («Марк Катон», 20): «Он взял жену скорее хорошего рода, чем богатую, полагая, правда, что и родовитости и богатству одинаково свойственны достоинство и некоторая гордыня, но надеясь, что женщина знатного происхождения, страшась всего низкого и позорного, окажется особенно чуткой к добрым правилам, которые внушает ей муж. Тот, кто бьет жену или ребенка, говорил он, поднимает руку на самую великую святыню. Он считал более почетной славу хорошего мужа, чем великого сенатора, и в Сократе, знаменитом мудреце древности, его восхищало лишь то, как неизменно снисходителен и ласков был он со своей сварливой женой и тупыми детьми.
У Катона родился сын, и не было дела настолько важного (не считая лишь государственных), которое бы он не отложил, чтобы постоять рядом с женой, когда она мыла или пеленала новорожденного. Она сама выкармливала младенца, а нередко подносила к своей груди и детишек рабов, желая такого рода общим воспитанием внушить им преданность и любовь к сыну». Очень многозначительно поведение Катона после смерти его первой жены. Плутарх говорит (24): «Сам же он, отличаясь железным здоровьем и незыблемой крепостью тела, держался дольше всех, так что даже в глубокой старости продолжал спать с женщиной и – отнюдь не по возрасту – женился вот при каких обстоятельствах. Потеряв жену, он женил сына на дочери Павла, приходившейся сестрою Сципиону, а сам, вдовствуя, жил с молодою служанкой, которая ходила к ним потихоньку. Но в маленьком доме, где бок о бок с ним жила невестка, связь эта не осталась тайной. И вот однажды, когда эта бабенка прошла мимо спальни, держась, по-видимому, слишком развязно, старик заметил, что сын, не сказав, правда, ни слова, посмотрел на нее с резкою неприязнью и отвернулся. Катон понял, что его близкие недовольны этой связью. Никого не упрекая и не порицая, он, как обычно, отправился в окружении друзей на форум и по пути, обратившись к некоему Салонию, который прежде служил у него младшим писцом, громко спросил, просватал ли тот уже свою дочь. Салоний сказал, что никогда не решился бы это сделать, не спросивши сначала его совета. «Что ж, – заметил Катон, – я нашел тебе подходящего зятя, вот только, клянусь Зевсом, как бы возраст его вас не смутил: вообще-то он жених хоть куда, но очень стар». В ответ Салоний просил его принять на себя эту заботу и отдать дочь тому, кого сам выберет: ведь она его клиентка и нуждается в его покровительстве; тогда Катон, не откладывая, объявил, что просит девушку за себя. Сначала, как и следовало ожидать, Салоний был ошеломлен этой речью, справедливо полагая, что Катон слишком стар для брака, а сам он слишком ничтожен для родственной связи с домом консула и триумфатора, но, видя, что тот не шутит, с радостью принял предложение, и, придя на форум, они тут же объявили о помолвке… У Катона от второй жены был сын, названный в честь матери Салонием» [9] .
9
Перевод С. Маркиша.
Еще одно изображение семейной жизни в старые добрые времена появляется у Тацита в «Диалоге об ораторах»: «Некогда в каждой римской семье сын, родившийся от порядочной женщины, возрастал не в каморке на руках покупной кормилицы, а окруженный попечением рачительной матери, которую больше всего хвалили за образцовый порядок в доме и неустанную заботу о детях. Подыскивалась также какая-нибудь пожилая родственница, чьи нравы были проверены и признаны безупречными, и ей вручался надзор за всеми отпрысками того же семейства; в ее присутствии не дозволялось ни произнести, ни сделать такое, что считается непристойным или бесчестным. И мать следила не только за тем, как дети учатся и как выполняют свои другие обязанности, но и за их развлечениями и забавами, внося в них благочестие и благопристойность. Мы знаем, что именно так руководили воспитанием сыновей и мать Гракхов Корнелия, и мать Цезаря Аврелия, и мать Августа Атия, взрастившие своих детей первыми гражданами Римского государства» [10] .
10
Здесь и далее цитаты из Тацита даются в переводе А. Бобовича.
Эти описания, особенно описание Плутарха, показывают нам: то, что мы называем любовью, едва ли имело какое-то отношение к этим бракам. Более того, муж и жена очень часто были просватаны друг за друга родителями в раннем детстве по той или иной причине, обычно экономического характера. Самый ранний возраст, в котором можно было жениться, составлял 15–16 лет; женщина могла выйти замуж в 12 лет. Тацит женился на 13-летней девушке, когда ему самому было около 25 лет. Если при этих условиях между мужем и женой действительно возникала любовь, то это была скорее счастливая случайность, чем общее правило. Катону Старшему приписывают такую фразу: «Все народы правят своими женщинами, мы правим всеми народами, но наши женщины правят нами». Тацит же заметил: «Истинный римлянин женился не по любви и любил без изящества или почтения». Прежде всего римляне женились, чтобы родить наследников, – таково было их свободное и естественное отношение к вопросам пола.
Тем не менее, положение жены в семье не было подчиненным. Наоборот. Ее не привязывали к мужу какие-либо нежные чувства; ничего подобного римский характер не знал, особенно в «лучшие» времена, то есть в период старой республики. Но жена вместе с мужем управляла большим домашним хозяйством, во благо или во зло. Таким образом она заполняла свою жизнь, которая могла бы показаться нам очень приземленной. Колумелла ярко живописует ее следующими словами («О сельском хозяйстве», xii, praef.): «У греков, а потом и у римлян вплоть до поколения наших отцов забота о доме лежала на жене, в то время как отец приходил в свой дом как в место отдыха от тревог форума. Дом содержался с достоинством и уважением, с гармонией и прилежностью; жена была полна благороднейшего рвения сравняться в своем трудолюбии с мужем. В доме не было разногласий, и ни муж, ни жена не требовали никаких особых прав: оба трудились рука об руку».