Секта
Шрифт:
— Считаете? — Кампински отодвинулся, пропуская фотографа.
— Она же тупая, как лошадиный скребок. Голову отрубили со второго, если не с третьего удара. Вы что, не видели?
— Я плохо разбираюсь в таких вещах. А это? — Кампински провел пальцем поперек своего горла.
— Трудно так сразу сказать… Похоже на опасную бритву, но пребывание в воде…
— Да-да, доктор, конечно… Посмотрите, как разбух живот.
— Это все газы, — врач попробовал расстегнуть спортивную куртку. — Молния, и та заклинилась — вода!.. Ну-ка, постойте, — он ощупал тело с боков, — тут что-то не так. Дайте ножницы!
—
— Какая разница! — врач нетерпеливо вспорол плотную синтетическую ткань.
Под курткой в пластиковом пакете желала изуродованная женская голова.
— Одно из двух, — глубокомысленно изрек директор полиции, — либо он отрубил ей голову, а потом перерезал себе горло и утопился, либо их обоих убил кто-то третий. Вы говорили, что этот парень не в себе, коллега?
— Так оно и есть, господин директор полиции. Вы совершенно правы: третьего не дано… Кто-нибудь знает эту женщину?
— Вроде где-то я ее уже видел, — отозвался один из полицейских. — Похожа на Франци, а? — толкнул он локтем напарника.
— Франци и есть, она самая. На прошлой неделе выступала в «Спортпаласте».
— Как вы сказали? — Кампински достал записную книжку. — Франци? А фамилия?
— Извините, не помню. Ее все так и звали: Франци, да Франци. Злющая шлюха!
— Мы это сейчас уточним, — вмешался директор полиции. — Дама в нашем городе известная.
— Артистка, как я понял?
— Циркачка. Амплуа: «женщина-змея». Не только на манеже, но и в жизни. Унтер-офицер Ульрих верно заметил. Скандальная фигура. Шантажистка, вымогательница. Последний раз фигурировала по делу банкира Хорстенмайера. Она заставила старого дурака отписать ей чуть ли не половину состояния, после чего он вскоре скончался. Прямо у нее в постели. Наследники опротестовали завещание, точно не помню, но, по-моему, процесс еще не закончился… Вот не думал, что такая в секту пойдет. Уж у нее-то с головой полный порядок. Так умела скрутить нашего брата, что не приведи Господь!.. Запросите данные, Ульрих.
Унтер кинулся к машине.
— Погодите, я с вами, — догнал его Кампински.
Не прошло и минуты, как на экране компьютера побежали строчки.
Франзин Зоннебекль. Кличка Франци. Настоящее имя Гертруда Клаус. Год рождения 1967-й, место рождения Бохум. Дважды судима за хранение наркотиков. В 1986-м приговорена к 2 годам условно, в 1989-м, с учетом судимости, к 7 годам, в 1992-м освобождена в связи с беременностью и примерным поведением. Подозревается в нелегальной проституции, сводничестве, вымогательстве путем шантажа.
При иных обстоятельствах «примерное поведение» могло бы вызвать слезу умиления, но сейчас Кампински не обратил внимания на канцелярский штамп.
В голове, как чертово колесо, вертелось имя, вернее артистический псевдоним, «женщины-змеи». Распадались и вновь складывались, меняя места, буквы.
Francin Sonnebekl.
Почему-то ярко-зеленые, как вода у стен Вишеринга, они наливались огнем, пока не запылало в мозгу адским пожаром:
«Eine Frau, mit der Sonne bekleidet.»
Он знал, заранее знал, что так будет:
«И явилось на небе великое знамение — жена, облаченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд».
Москва — Париж — Нью-Йорк — Мюнстер.
Но почему печень?..
ВРЕМЯ ИДЕТ ВСПЯТЬ, ЕСЛИ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ВРАЧЕБНОЙ КОСМЕТИКОЙ ФИРМЫ «ТАНА»
Глава сорок пятая Провидец
Невменов тщательно подготовился к встрече с Варлаамом Дамиановым. Краткая литературная энциклопедия посвятила писателю всего несколько строк:
«Дамианов Варлаам Ильич. Русск., советск. прозаик и публицист. Род. в 1937 г. в Днепропетровске. Закончил в 1962 г. физ. фак. МГУ, канд.физ.-мат. наук, доктор филос. наук».
Далее шла библиография, довольно обширная, а затем критика.
Сергей Платонович не поленился полюбопытствовать. Подняв подшивки газет двадцати-тридцатилетней давности, он с удивлением обнаружил, сколь противоречивы были оценки творчества имярек. «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Литературная газета», журнал «Коммунист» — вся центральная печать, в основном сугубо партийная, высоко отзывалась о его романах, повестях и философских эссе. С другой стороны, такие издания, как «Литературная Россия», «Культура и жизнь», «Молодой коммунист», «Октябрь» и особенно «Молодая гвардия» требовали чуть ли не публичной расправы, называя Дамианова «буржуазным объективистом», «космополитом», «идеологическим диверсантом», «мистиком», «богоискателем» и т. д. и т. п.
Из скупой персоналии можно было заключить, что Дамианов не был членом КПСС, не удостаивался почетных наград и литературных премий, но широко переводился на Западе. Критическая свара вокруг него была лишь следствием незатихающей борьбы группировок внутри партийной верхушки и творческой интеллигенции. Об этом красноречиво свидетельствовали названия печатных органов, фамилии критиков и «пики волн времени», как называл их сам Дамианов. В 1965 году, когда после смещения Хрущева всколыхнулась реакция, молодого писателя клеймили со всех сторон, и ни единого голоса не прозвучало в его защиту. Подобная картина наблюдалась и в период оккупации Чехословакии. Не удовлетворившись КЛЭ, осветившей начальный период творчества, Невменов обратился к Литературному словарю. Закономерность подтвердилась. При Андропове роман «Мишель Нотр-Дам» вознесли, а через месяц, при Черненко, заклеймили. В период перестройки и гласности оппоненты окончательно потеряли всякий стыд и та же «Правда» обозвала Дамианова «литературным поденщиком», в пику «Известиям», где его причислили к классикам.
Бедный мастер! «Волны времени» швыряли его, как никому не нужную щепку. Первопроходец, осмелившийся еще в те времена прикоснуться, пусть с оговорками и под прикрытием цитат из классиков марксизма-ленинизма, к совершенно запретной тематике, в нынешнюю эпоху он оказался невостребован и забыт.
Невменов прочитал несколько книг и проникся невольной симпатией к несостоявшемуся пророку. Разносторонне и широко образованный, подлинный энциклопедист, Дамианов был обречен на нищую старость. Слишком умный и гордый, чтобы напоминать о себе, и слишком усталый, чтобы продираться локтями, он замкнулся в четырех стенах и пишет в стол, как когда-то, на самой заре.