Семь цветов страсти
Шрифт:
Наверху стемнело. Лишь к западу небосвод, особенно высокий и чистый, сквозил прозрачной синевой. Там, на фоне этой помеченной бледными звездами синевы, возвышался Майкл, прижавшись спиной к каменному столбу. Он играл реквием — реквием умершей Любви. Тема Моцарта, переплетенная с «Прогулками над ночным садом»! Он насвистывал ее, когда покидал комнату Клавдии и значит — избрал смерть.
Белая рубаха, вздувшаяся парусом, распахнута на груди. На шее, кровавым шрамом, алеет шарф. Концы ткани всхлипывают на ветру, подчиняясь голосу скрипки. И во всем — в последних отблесках ушедшего дня, в сгорбленном, болезненно ломком
Дикси замерла, боясь вспугнуть возвышающегося над пропастью скрипача. Майкл опустил смычок и, заглянув вниз, отшатнулся. Затем осторожно сделал два шага по металлическому парапету, прижав к груди правой рукой скрипку, а левой придерживаясь за каменный столб. Еще шаг- пальцы едва касаются камня, сохраняя зыбкое равновесие. Крик ужаса застрял в горле Дикси.
Майкл выпрямился, вздохнул полной грудью, откинув назад подхваченные ветром волосы.
— Микки… — шепнула Дикси, выступая из темноты.
Он обернулся, глаза вспыхнули мгновенным восторгом, сумасшедшей радостью, в то время как тело, распрямляясь и наполняясь силой, опрокидывалось назад — в бездну..
— Дикси!..
— Возьми меня с собой, любимый… — Она вспрыгнула на парапет и обняла сотрясаемые крупной дрожью плечи.
Не выпуская скрипку, он сомкнул руки за спиной Дикси. Прижавшись друг к другу, они чудом сохраняли равновесие. Бедром Дикси ощущала холодный камень столба, дававшего опору.
— Дикси! — выдохнул Майкл страшную боль, раздиравшую душу. — Как хорошо!
— Все позади, мой единственный, мой отважный, сумасшедший Микки! Как радостно манят нас твои «Прогулки»! — лихорадочно шептала она в его щеку, ликуя, что прощена. Ее ладонь, лежащая на камне, еще удерживала жизнь.
— Мы улетим к звездам, Дикси. Мы спасемся. Мы будем вместе всегда…
Приникнув к его зовущим губам, Дикси разжала пальцы… Мгновение невесомости — замершая в блаженстве вечность. Вечность нескончаемого поцелуя… Навеки обнявшись, они понеслись в лунную ночь, и все оркестры мира грянули небывалое, убийственное крещендо…
7
Весна, как и предполагал Рудольф, в этом году оказалась ранняя. «Холода раньше придут — быстрее уйдут» — сказал он в октябре русскому хозяину, встревоженному ранним снегом. И охотно сообщил на его вопрос о крокусах: «Чего-чего, а этого лиха тут хватает. Не успеете и Рождество встретить, а они тут как тут — все пригорки пестрыми лужками покрыты! Радуются солнышку»….Начало марта, а туристы спускаются с гор словно негры. Что Альпы, что Африка — им все равно. Загорай пока жив.
«Этим-то все равно — солнце ли, снег. Была бы память светлая, да молитва за упокой души крепкая», — старик расставил весенние цветы в каменные вазоны фамильной усыпальницы Штоффенов, постоял, бормоча с детства заученную молитву, слова которой не понимал никогда, а только «сердцем чувствовал». С кряхтением вытянулся, стараясь распрямить сгорбленную спину, и кости подались, вспомнив на миг о том дне, когда восемнадцатилетний кавалерист прогарцевал на вороном коне перед последним представителем династии Габсбургов.
Покинув склеп, старик прихватил корзинку с крокусами, оставленную на пне недавно рухнувшего древнего дуба, и насвистывая галоп Штрауса, огляделся. Хороший день, теплый: солнечно, звонко от бегущей со всех сторон капели, поля крокусов, желтых, лиловых, белых, покрыли холмы. Со всех сторон тянет медовым духом. А дом после ремонта так и сияет высокими окнами.
Рудольф остановился, переводя дух на площадке второго этажа, не решаясь присесть в обитое новым изумрудным бархатом кресло. Вот именно так здесь было все пятьдесят, сто, двести лет назад; и теперь, по-видимому, останется еще надолго. Стол для гостей в большой гостиной уже накрыт, но хрустальную ладью, наполненную цветами, Рудольф хотел поставить сам: такой день! Грустный, благословенно-радостный день!
Вот и тараторят все без умолку. Всего-то четыре человека, а шуму, как в опере, когда выходит на сцену целый хор и каждый поет про свое. Но здесь, в основном, поздравления! Больше всех говорит крепкий красивый блондин, наверно, из киношных. Не молод, и волосы, конечно, крашенные — так и отливают золотом. Маленький еврей, похожий на обезьянку, помалкивает, опуская печальные, умные глаза… Мадам Дикси — совсем как девчонка: держит мужа за руку, заглядывает ему в лицо, а сама аж светится, словно Вифлеемскую звезду увидела. Хозяин больше молчит и почти ничего не ест. Напрасно кухарка старалась, готовя неведомый «борщ» по русской кулинарной книге. Ну, ничего, окрепнет — неделю как из больницы, четвертая операция. Теперь врачи говорят, что рука будет двигаться нормально. Только вот играть маэстро не сможет никогда. Говорят, все пальцы словно мясорубкой раздробило, — ведь он так и не разжал их, не выпустил свою скрипку… А там струны-то словно лезвия… Вот профессор венский, очень знаменитый, по кусочкам все и собирал.
Рудольф поставил вазу с крокусами прямо у прибора Барона Артемьева. Так он сам себя назвал, да не в шутку — всерьез. «Безумный барон» — это вроде из какой-то пьесы или из кино.
— Смотри, смотри, Дикси, — шмель! — обрадовался Барон выбирающемуся из сиреневого цветка черно-желтому пушистому симпатяге. — Значит, и в самом деле — весна! Несмотря ни на что мы не отклонились от намеченного нами графика. «Горько» Дикси!
…Накануне господин Артемьев и мадемуазель Девизо заключили брак в Венском муниципалитете, а затем обвенчались в русской православной церкви, той, что находится рядышком с хорошо известным Михаилу российским посольством. Все прошло очень скромно. Соломон и Рут с супругом составили круг приглашенных. А вечером, пренебрегая фешенебельными ресторанами, они отправились в Гринцинг. Полюбовались вечерней Веной с высокой площадки, как тогда, в теплом июне. Но посидеть пришлось в уютном погребке — столики под яблонями появятся здесь лишь через месяц.
Компания получилась не очень веселая, гости боялись невзначай попасть на больную тему, предпочитая отмалчиваться или говорить пустяки. Новобрачные выглядели усталыми, держась под столом за рукуи и то и дело испуганно заглядывая друг другу в глаза. «Ты как?» — спрашивал взгляд Майкла. — «Все хорошо, любимый, а ты?» «Я люблю тебя и так будет всегда…»
«Да что уж тут хорошего, — сокрушалась судьбе подруги Рут. — Майкл инвалид, никогда не сможет играть. А Дикси не станет матерью. Это же надо — свалиться с башни с трехмесячным малышом в пузе!» Забирая ее из больницы, Микки сказал: «В ту ночь мы убили нашу маленькую Клавдию». И ни слова о том, что похоронил в себе скрипача.