Семь футов под килем
Шрифт:
— Сколько я проспал? — пробормотал Лёшка. Он повернулся на бок и тихо охнул: всё тело ломило.
— Семнадцать часов ноль восемь минут! — торжественно объявил Паша, словно передавал по радио новый олимпийский рекорд. — Поднимайся, а то на завтрак опоздаем.
И начался новый день, такой же нелёгкий и не героический, как и первый. А за ним третий, четвёртый… И снились Лёшке не кокосовые архипелаги, не синие дали, а бочки, тросы, скребки, ржавая пыль, вёдра с краской, суровые нитки для сшивания
Перед Гамбургом, на правом берегу северного рукава Эльбы, лежит на зелёных холмах небольшой городок Ведель. Таких городков много в Европе и в других частях света.
Не меньше и яхт-клубов. Но каждый раз, когда судно приближалось к Веделю, Николаев выходил на крыло мостика, смотрел и слушал.
Яхт-клуб Баухор-Ведель издавна торжественно приветствует все корабли, идущие в Гамбург и обратно. Встречает и провожает мореплавателей флагом и гимном их родины.
За двенадцать ли миль от родного берега, где проходят морские границы территориальных вод, за двадцать ли тысяч, где кончается географическая карта, — всюду и везде символы твоего народа, твоей земли, твоего дома волнуют остро и сильно.
Николаев смотрел и слушал, пока не смолкал последний звук и Ведель не скрывался за элеватором, похожим на неприступный средневековый замок.
И сегодня, как всегда, едва на траверзе показались мерцающие огни Веделя, Николаев покинул радиорубку и вышел на крыло.
Где-то наверху тихо переговаривались.
— Паренёк ничего, подходящий, — хвалил кого-то Зозуля. — Толк будет. Вспомните моё слово: максум через год до первого класса дойдёт.
— Максимум, — привычно поправил артельный Левада.
— Без тебя знаю, — мирно выговорил Зозуля. — Мне «максум» привычнее. А из Смирнова толк будет, будет. Молодой он ещё, конечно, малорасторопный, но не сачок. И море любит.
— Это верно, — подтвердил Федоровский. — Вот о Паше такого не скажешь.
Зозуля тяжело вздохнул:
— Паша — другой. И дело вроде бы освоил, поднаторел за практику, а в матросы производить рано.
— Устав бы ему дочитать, — с усмешкой произнёс Левада. — Права усвоил, а обязанности на чужие плечи перекинуть старается.
— Права качать он умеет, — опять вздохнул Зозуля и твёрдо закончил: — Но ничего, час придёт — дурь из него выйдет. Море не таких обламывает.
— И ломает, — сказал Федоровский. — Кого — и надвое, не склеить потом.
— Бывает, — философски согласился Зозуля. — Поплаваем — увидим.
«Где же Лёша? — подумал Николаев. — Наверху его, ясно, нет. Неужели спит? После такой радиограммы!»
Лёшка ещё ни разу в жизни не получал в море радиограмм.
— Читай, — торжественно сказал Николаев и сунул в руку жёлтый листок.
Лёшка крепко сжал его, но взглянуть не решился.
— Читай.
Лёшка отступил, испуганно замотал головой.
— Всё хорошо, Лёша, всё хорошо.
И он прочёл. Раз, другой, третий… Прочёл и ничего не понял.
ДВАДЦАТОГО СПУСК НОВОГО БМРТ КОНСТАНТИН СМИРНОВ ВЫЛЕТАЕМ НИКОЛАЕВ ЦЕЛУЕМ МАМА ДИМА.
Что значит БМРТ? При чём тут имя и фамилия отца? Какая связь между этим и Николаевым?
— Почему ты молчишь, Лёша? — Николаев обнял его за плечи и потормошил. — Не мрамор, не бронза, не деревянный обелиск — живой пароход!
И до Лёшки дошло: именем отца названо новое судно, большой морозильный рыболовный траулер, БМРТ, мама с Димкой вылетают в город Николаев на торжественный спуск «Константина Смирнова» на воду.
Именем отца… Нет, сразу не понять, не осмыслить. Именем отца! Лёшка волновался всё сильнее, не зная ни что надо сказать, ни что делать…
И позднее, когда его поздравляли все ребята палубной и машинной команд, штурманы, механики, помполит, сам капитан, Лёшка отвечал на рукопожатия, улыбался, говорил «спасибо», голова всё ещё шла кругом и никак не удавалось вообразить пароход с крупной надписью «КОНСТАНТИН СМИРНОВ». По носу и на корме, а на верхнем мостике, на белых щитах, для всего мира латинскими буквами — KONSTANTIN SMIRNOV.
За ужином он что-то ел, пил, не ощущая ни запаха, ни вкуса, далёкий от происходящего вокруг. Вернул его на палубу «Ваганова» боцман Зозуля.
— Значит, так, — объявил он на всю столовую, — к полуночи в Эльба-реку войдём, ошвартовка в два тридцать. Ты, Смирнов, спокойно отдыхай себе, без тебя обойдёмся. Такому делу при солнце учиться надо.
«Да, конечно, — подумал Лёшка. — И я… У меня сегодня…»
— И поспать перед вахтой положено, — закончил Зозуля. — С восьми к трапу заступишь. Инструктаж на месте. Сменит тебя Шавров.
— Понятно, — без особого удовольствия отозвался матрос Шавров. — А я в город собирался.
— Значит, не пойдёшь.
— Значит, не пойду, — вздохнул Шавров.
Тут только Лёшка понял, что и ему не выбраться в Гамбург.
— Я тоже, — поднявшись с кресла, упавшим голосом произнёс Лёшка, — и я в Гамбург…
Чёрные брови Зозули сдвинулись вплотную.
На помощь Лёшке неожиданно пришёл Федоровский.
— Вы же знаете, товарищ боцман, — сказал он укоризненно, — такое событие у него, а вы…