Семь грехов радуги
Шрифт:
Непрямой массаж мозга помогает быстро найти решение. Немного усложняю скрипт, привязываю картинку на заглавной странице к состоянию счетчика посещений. Теперь первые сто посетителей сайта смогут, как и планировалось изначально, полюбоваться на четырехкамерного бежевого красавца. Думаю, сотни заходов должно хватить заказчикам, чтобы вволю натестироваться, принимая у меня работу. Несколько иную картину увидит на своем мониторе сто первый посетитель. Холодильник-2 не будет уже выглядеть таким сверкающим и новым, вдобавок немного потеряет в росте. Когда число потенциальных покупателей
Но подлинное удовольствие от лицезрения сайта получит посетитель под номером десять тысяч и один. А также все, кто придет после. Их ждет сморщенный карлик с покатыми плечами, поставленный на зеленую скамеечку, чтобы казаться выше. Я рисовал его по памяти, именно такой холодильник стоял у нас в общаге, в комнате, непосредственно соседствующей с мужским туалетом. Фантастический агрегат имел привычку время от времени очень громко и резко взревывать. В такие моменты у несчастных, маявшихся животами за стенкой, разом наступал конец мучений. А мы – ничего, привыкли, даже не просыпались по ночам.
О, этот холодильник я знал, как облупленный, каковым он, строго говоря, и являлся. Облупленный, с облетевшей краской и покосившейся дверцей, из-под которой местами еще торчали завитки резиновой прокладки. Сирота, лишенный каких бы то ни было признаков завода-изготовителя. Сбоку дверцы были приспособлены ушки для навесного замка, но сам замок я рисовать не стал, он пропал где-то после первой сессии, и нам приходилось подпирать дверцу спинкой стула. Но стул я также не нарисовал и именно это обстоятельство натолкнуло меня на мысль сделать картинку анимированной.
На пятой секунде созерцания нарисованный холодильник «оживал». Ничем не сдерживаемая дверца приоткрывалась с жутчайшим скрипом – я даже не синтезировал этот звук, а только позаимствовал из одного мистического квеста, в котором подобным образом скрипела, откидываясь, крышка гроба… В конце концов, не мне, а заказчику принадлежит идея дополнить дизайн странички музыкальным оформлением!.. А когда я прописывал внутреннее содержимое холодильника, грудь мою стеснила теплая волна нахлынувшей ностальгии…
– И полторы сосиски, – любовно приговариваю я, добавляя завершающий штришок к суровому полярному натюрморту. – Да, да, полторы сосиски!
Наконец натюрморт закончен. Выпустившие мышку кончики пальцев подрагивают от возбуждения. Приятного, нужно признать. Если приступы вдохновения, схожие с тем, что я пережил в эти двадцать минут, участятся, мне, возможно, придется пересмотреть свое отношение к работе веб-дизайнера. В смысле, к творчеству.
Я быстренько собрал подредактированные файлы в архив и по новой отправил его на адрес заказчика. Не дожидаясь окончания процесса, погасил свет в комнате, отключил монитор и отправился спать с чувством перевыполненного долга.
«Бурбон!» – прочел я и задумался.
Спустя полминуты, ничего не надумав, еще раз перечел небрежное, размашистое «Бурбон!» и в недоумении покосился на автора записки.
Маришка
Я снова не услышал, как она пришла, разделась, легла рядом… Предварительно нацарапав – судя по почерку, не включая света – несколько строк на выдранном из принтерного лотка листочке. Видно, сильно ее зацепило накануне, раз возникла потребность выговориться немедленно, не дожидаясь, пока я проснусь, пусть перед бумажным листком…
Но с какой стати ее с утра пораньше потянуло на американский кукурузный виски?
Тут я наконец проморгался. А может, просто проснулся окончательно и начал соображать. Вспомнил Маришкину манеру письма, как она загибает «д» кверху, а из «м» и «н» делает близнецов.
«Дурдом! – с третьей попытки прочел я и испытал облегчение. – Брошу эту работу к черту уеду в Урюпинск!»
Ну, слава тебе, все вроде встало на свои места. Правда, Маришкино пренебрежительное отношение к пунктуации делало фразу двусмысленной. То ли она собирается бросить к черту эту работу, то ли сама планирует к нему уехать, благо они с чертом, оказывается, земляки.
Бедная! – посочувствовал я. Пустословие, конечно, грех, но как быть тем, для кого этот грех – неотъемлемая часть повседневной работы? Работникам, так сказать, разговорного жанра? Ладно диджеи и всевозможные ведущие развлекательных программ, без них, в случае чего, можно обойтись, но как же врачи-логопеды, преподаватели риторики, адвокаты, политики в конце концов?
Впрочем, это я хватил: без последних, на мой взгляд, обойтись еще легче, чем без диджеев. И все равно…
Бедная! – снова подумал я, глядя на спящую Маришку. Ощущая неловкую беспомощность, поправил оделяло, сдвинул поплотнее шторы, за которыми лениво занимался серый подмерзший рассвет, и начал собираться на встречу с писателем.
– Ну и забрался этот твой Валерьев! – проорала в ухо трубка Пашкиным голосом, раздражающе-живым, как будто выспавшимся. Он позвонил в начале восьмого, этот неуловимый мститель. Разбудил. – Дальше вас, дальше даже, чем Старо-Недостроево. Лови адрес…
– Погоди, – прохрипел я. – Сейчас бумажку… Ох-х… Давай!
– Он, кстати, кто? – поинтересовался Пашка, когда закончил диктовать.
– Писатель.
– О! – произнес Пал Михалыч с неопределенной интонацией. – И в каком жанре?
– Что-то среднее между Борхесом и Гаррисоном, но ближе к Воннегуту. – Спросонок шутка вышла непонятной, пришлось пояснить. – Я имею в виду по алфавиту.
– А… А тебе он зачем? – не унимался Пашка.
Я объяснил. Пашка демонстрировал скептицизм. Да что он сможет добавить, твой писатель? Он же чай самаритянский не пил… Я возражал. Дался тебе этот чай! Думаешь, самаритянин заодно всех служащих ЦДЭ опоил, от администратора до простой уборщицы? Не в чае дело, понимаешь? А в чем? Не знаю. Пока не знаю… Пашка прикусил язык, но от скептического настроя не избавился. Ладно, сказал, проинформируй потом по результатам… А что, ты говорил, с княжной? Опять стряслось что-то?