Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин
Шрифт:
С князем виджаянагарским вышло рати его сорок тысяч конных, а пеших сто тысяч, да сорок слонов, в доспехи наряженных, и на них по четыре человека с пищалями.
А с султаном вышло возырев двадцать шесть, а со всякимъ возырем по десяти тысяч рати своей, а пеших двадцать тысящ, а с ыным возырем пятнадцать тысяч, а конных людей и пеших тридцать тысяч. А индейскии четыре возыри великих, а с ними рати своей сорок тысячь конных людей, а пеших сто тысяч. И султан ополелся на индеян, что мало с ним, и он ещё прибавилъ двадцать тысяч пеших людей, двесте тысяч конных людей, да двадцать слонов.
Да с Михайлом-царевичем вышло рати сто тысяч, да слонов двадцать.
Такова сила султанова индейского бесерменьскаго. Мамет дени иариа. А растъ дени худо донот — а правую веру Бог ведает. А праваа вера Бога единаго знати,
Офонас призадумался. Хватало у него слов для исчисления всех этих слонов, конников и пехотинцев. Но он глядел на лист исписанный ровными буквицами и тосковал. Отчего перед глазами его проходило столько звучащих, цветных, переливчатых и живых картин; а словами написалось теперь совсем иное — числа да числа, да и слова одни и те же, всё одни и те же... А все веры вдруг представлялись Офонасу такими сходными; и все они были ничто, ведь ничто, в сравнении с возможною смертью Офонаса, а смерть уж близко подошла, в спину дышала, сипела. И вдруг страх одолевал; а какая вера-то верна? И что же там, после смерти? Каков рай? Да не всё ли едино! А вот ад!.. Гореть в котле адском православной преисподней придётся ли Офонасу за то, что силу Магометовой веры сказал в словах своих? Или по Магометову мосту, в один волосок толщиной, пройдёт он легко в самый рай Магометов?.. И в одно мгновение вдруг представлялось ясно, очень беспощадно, что там, после смерти, в том пространстве послесмертном, не будет вовсе ничего, просто-напросто исчезнет Офонас, исчезнет Юсуф, Офонас-Юсуф исчезнет...
На самом деле Офонас выехал из Бидара в повозке, конь Гарип остался в городе под присмотром того конюха, почти приятеля Офонасова. В городе, во дворце, отведённом Микаилу, оставались люди его, прислужники. Царевич многих местных людей набрал в своё войско и плату им заплатил. А Офонас ехал в одной повозке с поваром из царевичевой свиты. Вовсе не хотелось Офонасу в поход, но не мог оставить Микаила. Жалел царевича. А так-то что! Не захотел бы — и не поехал бы. Хундустан велик, есть где скрыться. Но ведь жалел Микаила. Более всего хотелось Офонасу, чтобы поход окончился неудачей. Пусть Мубарак и Дария-биби останутся в живых и продолжат идти в этой жизни своим путём. И пусть бы Микаил исцелился от своей безумной страсти, не дающей ему покоя, гоняющей его по городам и морям, далеко от его родных земель и владений.
Только знал Офонас, что добром все эти дела не завершатся, не кончатся. А кончится оно всё худо. Для кого? Он-то ведь жалел их всех и печаловался и о Мубараке и Дарии-биби, и о Микаиле...
Писал в смоленской темнице:
«А князь виджаянагарский, той Мубарак, тать, разбойник, а силён, большая сила у него».
Спервоначалу Офонас не мог понять, как же будет в походе дальнем Жить, существовать великая армия, гигантское войско. Что есть будут? А ведь ещё и слоны, и кони, и верблюды! Чем будут кормить их? Люди Микаила охотились на оленей, оленину завяливали, повар готовил на привале похлёбку мясную. Но большая часть индийцев отличалась дивной непритязательностью и умеренностью в пище. Десятая или даже и двадцатая часть всех этих всадников, конечно, ела мясо, но все прочие воины обходились всё тем же обычным кхичри — смесью риса с овощами, а ещё болтушкой из муки жареной с маслом. А верблюды были чрезвычайно выносливы и привычны к жажде и голоду. На стоянках погонщики верблюдов пускали животных пастись на поля. Да ещё в обозе двигались повозки купцов. По закону султанскому купцы обязывались держать в походах целые базары для войска. И в этих передвижных лавках возможно было купить всё — от иголки до сабли в золочёных ножнах. Купеческие служители огребали поля граблями и особыми лопатами, а траву собранную укладывали в стожки и после продавали конникам для коней; когда дёшево продавали, а когда и подороже. Офонас видал стычки меж воинами и торговцами, но до смертоубийства всё же не доходило.
Микаил, казалось, гнал прочь от себя мысли о действительной цели своей, о том, для чего люди его смущали подданных султана. Теперь царевич занят был лишь обиходными делами войска, объезжал кругом войска, глядел, все ли сыты и здоровы. Наконец вступили на земли Мубарака. Но до города стольного надобно было ещё добраться, а покамест впереди ждала крепость Белгаон — владение раджи Викрама.
Но путь в Белгаону лежал через горное ущелье.
На привале Юсуф пошёл в палатку Микаила. Пропустили Юсуфа без расспросов, как велел царевич. Микаил лежал ничком, вниз лицом, уткнувшись в скрещённые руки. Но не спал. Услышал, как вошёл Офонас, повернулся, поднял голову, лицо виделось изнурённым, усталым. Спросил:
— Что тебе? Зачем пришёл? Устал я, спать хочу.
Офонас заговорил, поклонившись небрежно и не попросив дозволения присесть:
— Сейчас путь пойдёт в ущелье. Я Мубарака знаю, он не упустит своего! Непременно в ущелье будет засада...
Микаил лежал, не собираясь вставать; говорил, лежа, и не глядел на Офонаса-Юсуфа:
— Пришёл, дозорный! — говорил Микаил глуховатым голосом, насмешливо и даже и глумливо. — Ты здесь самый важный дозорный! Ты Мубарака знаешь, нрав его разбойничий вызнал. А прочие все глупы, где им знать Мубарака! Что ты из пустяков теребишь меня? Усердие своё хочешь показать? Разум свой острый хочешь показать? Да все знают, что в ущелье засада. А ты знаешь иной путь к Белгаону? Какой путь знаешь? Как миновать ущелье?
— Не знаю, — отвечал Юсуф, понурившись.
— И ступай от меня! Я тебе благодарен за твоё усердие, только оно мне ни к чему! Я и сам голову ломаю, как избежать засады. Ступай! Я спать хочу...
Офонас поклонился и ушёл. Понял, что засады не избежать. Тоска заедала. Неужто и пропадать теперь? Так вдруг и пропадать? Нет, Офонас не приготовился ещё к смерти, нет. Сколько времени не говел, Великдень забыл, как править... Нет, не готов помирать...
Офонас ещё брёл уныло к своей палатке, которую делил с поваром и подручными повара, а уже обогнали его посланные всадники Микаила, и объезжали войско, выкрикивая приказ выставить дозоры и ложиться всем спать. Офонас не знал, как избыть досаду и тоску, и, придя в палатку, лёг и закрыл глаза. Устал от своей тревоги, что глодала сердце зубищами. Устал и, как водится при усталости крайней, заснул крепко...
А Микаил задень, должно быть, выспался хорошо, потому что к ночи поднялся и уже верхом ездил взад и вперёд, отдавал приказы. И люди пошумливали, суетились. Офонас тоскливо ждал, когда прикажут сворачивать палатку и сниматься в путь. Всё ещё хотелось спать, но он не решался закрыть глаза теперь, когда не было ясно, что сделается дальше в его жизни. Вдруг зашуршало, и Офонас подумал: «Ишь! Ровно змея...» Над его лицом в полутьме светилось тёплой луной молодое лицо Микаила. Чёрные глаза на светлом лунном диске этого лица смеялись озорно.
— Ты спи! — прошептал Микаил, чуть растягивая слова. — Ты ничего не бойся. Я всё придумал. Завтра будет свободен проход в ущелье. Спи!..
— Ты, господин мой, шуршишь, как змея, — пробурчал Офонас и оскалил зубы в ухмылке.
— Спи! — повторил Микаил.
Офонас закрыл глаза. Шурхануло. Ушёл Микаил. Возможно было уснуть без страха, но теперь не спалось. Уши невольно навострились, прислушивался чутко. Шумело, гомонило вкруг палатки. Офонас приподнялся на локте. Повар и подручные повара — двое парнишек, очень темнокожих, спали. Офонас долго лежал без сна и прислушивался. Он думал, что вовсе не заснёт. И, должно быть, потому-то и заснул.
А проснулся Офонас-Юсуф от жара солнечных лучей. Солнце било своими прямыми жаркими лучами в плотную ткань палатки и сильно согревало лицо Юсуфа. Он чувствовал себя отдохнувшим, упокоенным. Поднялся легко и выбежал наружу. Вокруг — суета. Одни воины доедали кхичри, другие уже седлали коней. Подручный повара протянул Юсуфу миску с овощами и рисом. Оказалось, Микаил уже давно уехал, уехал и повар. Войска уже проходят ущелье. Вскоре Офонас взобрался на повозку. Двигались не так быстро. Офонас любопытствовал, выспрашивал, что же случилось ночью. Все говорили, отвечали, проезжаясь, гарцуя на отдохнувших конях, что теперь дорога безопасна. Все восхваляли Микаила, хвалили его смекалку и острый ум.