Семь пятниц на неделе
Шрифт:
Прибывшие вошли внутрь, почему-то с замершей душой, как входят в пустующие дома, словно боясь привидений, и сразу же ощутив специфический запах затхлости и старости. Возраст строения, что удивительно, воспринимался всеми органами чувств. Люди несколько притихли и двинулись по театру, задрав головы кверху и открыв рты. Поражали росписи на потолке, лепнина по стенам, богатая внутренняя отделка, правда, весьма уже пошарпанная. Люстры, весьма оригинальные, висели почему-то через одну, торчали оголенные провода.
Пустой гардероб с номерками и без номерков на крючках – похоже на щербатые челюсти. Два туалета, на дверях – треугольник вершиной вниз и треугольник острием вверх.
– Интересно,
Народ засмеялся.
– А почему именно тебя это интересует? Да, ходи, Коля, куда хочешь! Здесь все свои! – посыпались со всех сторон советы.
Они обошли фойе, увидели зеркальную стену с трещинами в двух местах, огороженную барной стойкой из полированного красного дерева.
– Смотрите-ка, здесь буфет может быть. Очень даже милое место. Явно кто-то хотел осовременить здание и начал почему-то с буфета. Конечно, требуется ремонт, капитальный или хотя бы косметический.
И вот настал торжественный момент – все замерли перед входом в зрительный зал. Первым доверили войти новому хозяину, режиссеру Эдуарду Эриковичу. Колобов осмотрелся. Какие чувства посетили его первыми, неизвестно, но по лицу было понятно, что он впечатлен и что ему здесь нравится. Зал был небольшим, очень уютным и комфортным, круглой формы, с высоким, куполообразным потолком и резким подъемом пола от рампы к задним рядам. В таком зале зрителям очень удобно – голова впередисидящего не загораживает обзор. Сцена тоже вроде бы была небольшая, но это оказалось оптическим обманом из-за общей компактности помещения, на самом деле она занимала солидное место. Стены были черные, с лепниной, украшенной позолотой. Также на стенах висели тяжелые подсвечники, похоже старинные, бронзовые, кроваво-красные тяжелые бархатные портьеры. Обивка сидений кресел – из той же ткани. От черно-красной гаммы общее впечатление весьма гнетущее, словно классический гроб из фильма про вампиров.
– Все бы сделала не так… все… – задумалась вслух Аграфена, осматриваясь с невольным ужасом. – Такое небольшое помещение – и такое темное. Нужны свет, пространство. Хотя бы белый потолок… Золото очень тяжело смотрится, его по минимуму… На стулья не бархат, и не красный… Да я бы все здесь переделала!
– Много ты понимаешь! – фыркнула Настя, отбивавшая фривольную чечетку на сцене, проверяя на прочность.
– Груня – прекрасный художник именно сцены, к ее словам надо прислушаться, – не согласился Эдуард Эрикович. И совершенно серьезно спросил у Груни: – А какого цвета ты видишь кресла?
– Я бы сделала верхний ярус темно-синим, затем плавный переход к изумрудному, синему, голубому. И ярко-желтая сцена. Словно волна подкатила к пляжу. Здесь остров, много зеленого, и кругом вода, при подъезде к театру это уже настраивает на определенный лад. И обязательно белый потолок – будет много света и воздуха.
– Гениально! – поддержал ее режиссер. – Я так и сделаю.
– За такие идеи платить надо, – подала голос Татьяна, тоже поднимаясь на сцену и начиная метаться по ней из стороны в сторону, как подстреленная куропатка. – Скрипят… скрипят доски. Зрители не услышат речь артиста… А мы до представления не запомним, где ходить нельзя.
– Укрепим сцену, хотя бы косметически, это можно успеть, – пообещал Вилли.
– Свет! Надо проверить свет! – продолжала волноваться Татьяна. И вдруг громко запела. – Потрясающая акустика! Сам театр прекрасен, хоть и требует ремонта. Здание просто кипит энергетикой и хорошей аурой. Я здесь точно сыграю свою лучшую роль!
– Давайте репетировать! – захлопал в ладоши Эдуард и подозвал ведущего актера Николая Еремеевича. – В чем дело?
– Я готов, – голосом покойника ответил тот.
Хотя все знали, в чем дело, – он не мог долго обходиться без горячительного, а тут, на полном обеспечении Вилли, к тому же еще круглосуточно находясь под наблюдением коллег, не позволял себе пить. Вид у него был настолько убитый, что Груне стало даже жалко артиста. Она решила купить ему коньяка и даже сама налить в его фляжечку, которую тот всегда носил с собой вне зависимости от времени суток и степени ее наполненности. Художница мысленно поставила себе крестик, чтобы не забыть про это решение, и начала заниматься своим делом.
Пока актеры произносили фразы, разыгрывали монологи, пытались как-то найти себя на этой сцене, ходили по ней туда-сюда, приноравливаясь к размерам, чтобы, как говорится, свыкнуться, Аграфена ползала, стараясь действовать незаметно для них, позади сцены с рулеткой, вымеряя то, что ей придется декорировать. И пришла к выводу, что готовые декорации должны влезть, если их смонтировать под определенным углом. Она всегда делала мобильные декорации, экономя затраты театра. Их труппа хоть и не ездила на гастроли, но на новый спектакль можно было взять часть декораций от одного спектакля, часть от другого или просто перевернуть их и заново смонтировать. Выглядело все это абсолютно по-новому, и зрители не догадывались, что декорации старые.
Вилли и Эдуард Эрикович сидели в зале, смотрели на все это действо и что-то обсуждали между собой. Периодически горячий темперамент режиссера вспыхивал, как факел, и он взрывался.
– Да что ж вы делаете?! Ну, куда ты пошла? Там темный угол, тебя никто не увидит и не услышит! Неужели сама не видишь? Чего ты прячешься по углам, выбрав такую профессию? Еще скажи, что ты боишься людей и боишься выступать на публике. Мне актеры-социофобы не нужны! Настя, у нас же в пьесе девятнадцатый век, что за походка? Ты не на панели! Нет, опять не то, какой-то показ мод… Ты по роли – наивная, целомудренная девушка. Где все это? Не смотри на меня так! Если ты сама не такая, то должна суметь сыграть, на то ты и актриса… Таня, прекрати корчить рожи, у нас не комедия и не цирк шапито. Невозможно же смотреть! Ой, извини, забыл… Николай Еремеевич, от вас-то не ожидал! Ну, какой из вас герой-любовник, если вы на женщин даже не смотрите? Туалеты про геев его интересуют… Уволю всех к чертовой матери и наберу в труппу молодых и талантливых, без вредных привычек и наклонностей! Ощущение, будто на сцене не профессиональные актеры, а бродячие шаромыжники. Одеть вас всех в кота Базилио и лису Алису, в руки шарманку и – на дешевый рынок, честное слово… Не наступите на Груню, не видите, что ли? Она единственная из вас, кто профессионально работает… Николай Еремеевич, прекратите трястись, словно вас током все время бьет! О, господи… Зачем мы приехали позориться, да еще в другую страну? Что из этого получится? Позвал на свою голову Марк, царство ему небесное… Он был обо мне хорошего мнения, но знал бы, что за актеры у меня, в жизни бы не позвал! Понял бы, что кому-то в жизни много хуже, чем ему!
Конечно, Эдуард Эрикович подсказывал по существу и по своему режиссерскому видению ролей, спектакля, но в основном ругался, однако весь народ уже привык к его манере общаться. Да и понимал: все, что говорит Колобов, правда. Тем более что говорит он все это любя.
Вилли пребывал почти в шоковом состоянии от «великой русской игры», но держал себя очень отстраненно, словно происходящее его не касалось. В целом так, собственно, и было. Наверняка мужчина даже радовался, что сбагрил разваливающийся театр такой же странной труппе. Они, так сказать, нашли друг друга.