Семейный альбом
Шрифт:
Иван же Румянцев женился на единственной дочери Нила Михайловича – Марье Ниловне. (О прапрадеде Ниле я писала в самом начале). Иван Петрович и Марья Ниловна имели небольшой, но прибыльный бизнес – бакалейную лавку. А ещё пекли и продавали булки, калачи и баранки.
Возвращаю повествование к дедушке и бабушке, Василию и Александре. Когда они венчались, священник сказал, что такую красивую пару видит в первый и, наверное, в последний раз. Так и вышло – сельскую церковь вскоре закрыли, а затем и порушили. Не удалось сберечь и брак. Свои земные пути они закончили не вместе, и не в один день…
Много,
Гл. 5. Старший сын
Здесь хочу подробнее рассказать о своём дяде, Иване Васильевиче Румянцеве, погибшем в Великую Отечественную. Он ушёл на свою первую, Финскую, добровольцем, в Отечественную воевал на Карельском фронте. Долгое время считался без вести пропавшим, и только не так давно, когда были открыты военные архивы, удалось выяснить причину и место его гибели. К несчастью, достаточно приблизительно, потому что достоверных данных, несмотря на все усилия родных, найти так и не удалось. Иван погиб в 44-м, в возрасте 24 лет в финском лагере для военнопленных, фактически будучи уже освобождённым и ожидая отправки на Родину.
Иван Румянцев родился 3 декабря 1920 года. Первенец, любимец и надежда всей семьи, включая бабушек и дедушек. Хорошо учился – и в начальной школе, и в семилетке. Много читал, писал стихи, поэтому не случаен был и выбор будущей профессии. Ваня, родом из когда-то зажиточных, потом раскулаченных «середняков», простой деревенский парнишка, мечтал стать журналистом. И шёл к своей мечте. После окончания семилетки, из родной деревни уехал в Ленинград. Сначала с отличием закончил ФЗУ (фабрично-заводское училище) и начал работать по специальности. Затем, в 1937 году поступил на подготовительное отделение факультета журналистики ЛГУ. Откладывая понемножку со своих невеликих зарплат, приобрёл фотоаппарат и стал осваивать фотодело.
Когда началась советско-финская война, добровольцем вступил в лыжный батальон. В одном из рейдов неудачно упал и сломал ногу. Попал в госпиталь. Его фотография, сделанная во время лечения, висела у бабушки Александры, в её «музее».
После окончания Зимней войны вернулся в Ленинград, а в декабре 1940 года был призван на действительную службу в РККА.
С учёбой в университете было приказано «все дела завершить». 4 ноября 1940 года призывников собрали в военкомате, произвели медосмотр и обрили наголо. Пешком они пошли на Финляндский вокзал, а оттуда на поезде отправились до Агалатова, где размещался штаб 63-го отдельного пулеметного батальона Карельского укрепрайона, в котором Иван должен был проходить службу. Он был направлен в полковую школу, готовящую сержантов и младших командиров пулеметных расчетов. 23 февраля 1941 года красноармейцы приняли присягу. Экзамены в полковой школе были назначены на 20 и 21 июня 1941 года. В последний день перед войной курсантам присвоили звание младших сержантов. Спать они легли усталые и счастливые…
С началом военных действий переписка родных с Иваном прервалась. Самые последние сведения о нём – с полей сражений на реке Булатной. Там его батальон держал усиленную оборону в августе 41-го. Потом родным пришло извещение, что Иван Румянцев пропал без вести. Долго пытались что-то о нем узнать, обращались и в военкоматы,
По архивным документам, на момент подписания перемирия с Финляндией, Иван Румянцев был жив и числился в списке военнопленных, подлежащих репатриации. А в списках «Безвозвратных потерь» уже указывается время и место его захоронения. Тогда в лагерях для военнопленных было много смертей из-за истощения и эпидемий.
Такая короткая жизнь, тяжёлая смерть, несбывшиеся надежды. Скольких юношей забрала война…
А мечта Ивана стать журналистом сбылась у меня…
Гл. 6. Отец
Василий, появившийся на свет аккурат в Рождество 1928 года, был третьим из четырёх братьев Румянцевых, и назвали его в честь отца. Мальчишки – Иван, Николай, Вася и Володя росли бойкими, всегда держались вместе. В родной деревне, за хулиганистый нрав и белобрысость эту весёлую компанию называли «седые черти».
На фронт мой отец, за младостью лет, не попал, а вот в послевоенной Германии ему послужить удалось. Красив он был всю свою жизнь, а в молодости – особенно. Военная выправка, шинель, накинутая на плечи, орлиный взгляд. Вот прямо артист. Нравом отличался свободолюбивым. Любил читать, отлично рисовал. После службы в армии хотел поступить в Академию художеств в Ленинграде, но что-то не сложилось. Пошёл работать на завод «Красный Выборжец», откуда и был призван на срочную службу. Отслужив, подался на целину, по комсомольскому призыву. Там и встретил свою землячку, мою будущую маму.
Молодые вернулись с целины и обосновались в областной столице, тогда ещё, в честь всесоюзного старосты, называвшейся Калинином. Стали жить-поживать, а вернее – выживать. Сначала снимали жильё – поселились на чердаке деревянного купеческого особнячка в центре. С парижскими романтическими чердаками, конечно, ничего общего. Но окно комнатушки-пенала выходило в грушевый сад… Там и прошло моё золотое детство.
В начале 60-х родились дочки – мы с сестрой. Жилищные условия постепенно улучшались – с чердака в коммуналку, потом и в отдельную жилплощадь. За двухкомнатную квартиру в тихом-зелёном районе было отдано и здоровье, и былой артистизм, и изрядная доля природного свободолюбия. Только золотые руки и глаз художника остались прежними – искру божью извне не потушить. Работал отец на химическом производстве, аппаратчиком во вредном цеху. Как он выражался: «двадцать лет в противогазе».
Как и все советские мужчины, частенько выпивал. Домашнее хозяйство, однако, содержал в полном порядке. Всё было прикручено, починено, припаяно, приклеено, всё работало. Не только у нас, но и у соседей.
А уж когда появилась дача! … Тут нашлось применение не только золотым рукам, но и инженерной мысли. И пронесённому через тяжёлые времена чувству прекрасного. Такого красивого, аккуратного домика (построенного в 80-е «из того, что было») нет ни у кого на нашей улице. Да и во всём СНТ.
Дочкам, то есть нам, было дадено высшее образование (а кому-то и второе), свобода выбора жизненного пути не ограничивалась. Да и как её ограничишь-то, вольные гены ведь пальцем не стереть. Иногда папа, глядя на меня, произносил «вылитая баба Шура». (Да, да, та самая, которая милиционера самоваром приложила).
Конец ознакомительного фрагмента.