Семиотика, Поэтика (Избранные работы)
Шрифт:
74 Теория трагедийного переворота восходит к Аристотелю. Один историк недавно попытался выявить социологическое значение этой теории: ощущение переворота (перемена всех вещей в свою противоположность, по выражению Платона) оказывается характеристикой общества, ценности которого дезорганизованы и опрокинуты резким переходом от натурального хозяйства к меркантилизму, т. e. стремительным возвышением роли денег (Греция V в. до н. э., елизаветинская Англия). В своем изначальном виде это объяснение не годится, когда речь идет о французской трагедии. Оно должно быть опосредовано идеологическим объяснением, как это сделано у Л. Гольдмана (см.: Thomson G. Marxism and Poetry. L.: Lawrence and Wishart, 1945).
75 Эта монолитность
188
ный некоей разумной силой. Переворот всегда имеет низвергающую направленность (за исключением трагедий на священные сюжеты); он перемещает вещи сверху вниз, его образ - падение 76 (можно предположить, что в расиновском воображаемом заметную роль играют образы, нисхождения; основания для такого предположения дает хотя бы третье из "духовных песнопений" 77, вспомним также наш анализ расиновских сумерек). Переворот чистый акт, не имеющий никакой длительности; это точка, миг, проблеск молнии (классицистический язык обозначает его словом удар (coup); можно сказать, что перевороту присуща симультанность 78: герой, пораженный ударом Судьбы, совмещает в своем душераздирающем восприятии два состояния прежнее, которого он лишился, и новое, уготованное ему отныне. По сути дела, и в этом случае, как и в случае с расколом, сознание жизни есть не что иное, как сознание переворота: быть - значит не только быть расколотым, но и быть опрокинутым.
При этом вся специфика трагедийного переворота состоит в его точной выверенности, можно сказать,
76 Теорию падения излагает Зерешь, жена Амана:
Какою ты еще пленился высотой?
Я пропастей страшусь, разверстых предо мной:
Падение должно отныне быть ужасным.
("Есфирь", III, I) (Пер. Б. Лившица)
(Два человека, составляющих я):
Один, свободный, чуждый тлена,
К высотам горним устремлен,
Но тщетно призывает он
Презреть желанья плоти бренной;
Его не слышу: неизменно
Другим к земле я пригнетен.
(Духовные песнопения, 3) (Пер. М. Гринберга)
Цит. по: Мориак Ф. Жизнь Жана Расина; Нерваль Ж. Де. Исповедь Никола; Виньи А. де. Стелло, или Синие демоны. М.: Книга, 1988, с. 94.
78 Своеобразный вневременной характер переворота резко подчеркивается правилом единства времени (это еще раз показывает, до какой степени правила являются живым выражением целостной идеологии, а не простыми условностями):
Не странно ли? Меня в один и тот же день... ("Британик", II, 3)
189
вычисленности. Основной его принцип - симметрия. Судьба обращает всякую вещь в собственную противоположность как бы через зеркало: мир остается тем же, но все его элементы поменяли свой знак на противоположный. Осознание этой симметрии и ужасает сраженного героя: герой видит верх (le comble) перемены именно в этой разумности, с которой фортуна перемещается с прежнего места на строго противоположное; герой в ужасе видит, что мир управляется по точным законам: трагедия для него-это искусство точного попадания, выражаемого словом именно (precisement) (это не что иное, как латинское ipse, обозначающее сущность вещи 79). Короче, мир управляется злой волей, умеющей найти в человеческом благополучии негативную сердцевину. Структура трагедийного мира прочерчена таким образом, что этот мир вновь и вновь погружается в неподвижность; симметрия - зримое выражение неопосредованности, поражения, смерти, бесплодия 80.
Злоба всегда точна, и расиновскую трагедию можно назвать "искусством злобы". Бог действует по зако
79 Трагедийное именно выражается союзом когда или конструкцией "когда... (высказывание о верхе достигнутого.) - тогда... (высказывание о падении)". Это аналог латинского "cum... tum", выражающего вместе и противительные, и временные отношения (одновременность). Имеется огромное количество примеров с использованием и других грамматических форм.
Итак, я приплыла за тридевять земель,
Лишь чтоб убить его и с тем отплыть отсель!
("Андромаха", V, I) (Пер. И. Шафаренко и В. Шора, с изменением)
и т. д.
Многочисленны также примеры на уровне целостных ситуаций. Перечислю наугад: Британик доверяется именно Нарциссу; Эрифила должна погибнуть именно тогда, когда она узнает о своем происхождении; Агамемнон обрекает свою дочь на смерть именно тогда, когда она радуется его доброте; Аман низвергается в бездну именно тогда, когда он мнит себя на вершине славы; Аталида губит возлюбленного именно потому, что хочет его спасти, и т. д.
80 Не стремясь проводить далеко идущие параллели между сферой эстетической или метафизической и сферой биологической, все же позволю себе напомнить, что все живое существует благодаря асимметрии.
"Некоторые элементы симметрии могут сосуществовать с некоторыми феноменами, но элементы эти не являются необходимыми. Необходимо другое: чтобы отдельные элементы симметрии отсутствовали. Всякий феномен создается асимметрией" (Пьер Кюри).
190
нам симметрии; именно благодаря этому Бог создает спектакль81. Злая воля Бога имеет эстетическое измерение: Бог дает человеку возможность насладиться великолепным зрелищем - зрелищем собственного падения. Эта реверсивная игра имеет и риторическое выражение: антитезу, и стиховое выражение: удар (la frappe) 82 (совершенно очевидно, что александрийский стих изумительно поддерживает двучленное строение расиновского мира 83). Бог как организатор трагедийного зрелища обозначается именем "Судьба". Теперь мы понимаем, что такое расиновская Судьба: это не совсем Бог, это посюстороннее обличье Бога, это эвфемизм, позволяющий не указывать на злобность Бога. Слово "Судьба" позволяет трагическому герою частично обманывать себя в том, что касается источника несчастий. Говоря о Судьбе, герой признает неслучайность своего несчастья, указывает на его пластическое содержание, но уклоняется от решения вопроса о чьей-то личной ответственности за это несчастье. Действие стыдливо отъединяется от своей причины. Это парадоксальное абстрагирование оказывается легко объяснимым, если мы учтем, что герой умеет разъединять реальность Судьбы и сущность Судьбы. Он предвидит реальность Судьбы, но он
81 Иль боги тешатся, преступников творя
И славу горькую страдальцев им даря?
("Фиваида", III, 2) (Пер. А. Косс)
И в предисловии к "Есфири":
"Я(...) надеялся заполнить все мое сочинение лишь теми сценами, которые, так сказать, уготовил к тому сам Бог". (Пер. Б. Лившица)
82 Клодель о Расине:
"Именно так: ударить, выбить. Подобно тому, как говорят: выбить пробку у шампанского, выбить новую монету, бить не в бровь, а в глаз... то, что я назвал бы выстрелом очевидности" (Claudel P. Conversation sur Jean Racine. P.: Gallimard, 1956, p. 31).
83 Антитеза - фигура, старая, как мир; александрийский стих - общее достояние целой цивилизации. Спору нет: количество форм всегда ограничено. Это, однако, не мешает той или иной форме приобретать специфический смысл. Критика не может отказаться от поисков этого смысла под тем предлогом, что данная форма имеет всеобщий характер. Жаль, что мы до сих пор не располагаем "философией" александрийского стиха, социологией метафоры или феноменологией риторических фигур.
191
не ведает ее сущности. Или, еще точнее, он предвидит самое непредвиденность Судьбы, он переживает Судьбу реально, как форму, как ману 84, он добровольно погружается в эту форму, он ощущает самого себя - чистой и длящейся формой 85, и этот формализм позволяет ему стыдливо отвернуться от Бога, нисколько от Бога не отрекаясь.