Семко
Шрифт:
Он не нуждался в проводнике и вряд ли его бы здесь нашёл в эту пору.
Огороды были пусты, потому что репу и другие овощи в них выкопали, кое-где валялись только сухие стебли, поломанные жерди, вырванные сорняки.
Дорожка к реке, вытоптанная рыбаками, вела почти напрямик в предместье, разложившееся под стенами.
А так как в посаде путник задерживаться не думал, добравшись до верха, он должен был довольно долго пробираться между халупами, крытыми соломой и черепицей, дальше узкими и крутыми улочками, прежде чем добрался до городских ворот.
Они стояли
На улице, кроме пастушков, скота, девушек, которые с полными вёдрами проскальзывали с одних дворов на другие, мало видно было людей.
Город, хотя окружённый толстыми стенами с башнями, внутри не очень чисто и красиво выглядел. Осенние лужи стояли посреди дороги, которую глубоко изрыли повозки, кое-где кучи мусора недалеко от домов, частью уже заросшие травой, показывали, что о вывозе их никто не думал, ежели дожди не уберут.
По бокам тут и там лежали потрескавшиеся мостики, чтобы во время грязи можно было пройти из одной хаты в другую, не замочив ног. Дома, обращённые на улицу или стоящие глубже во дворах, отделённые от неё плетнями, построенные из толстых сосновых брёвен, с высокими крышами, все друг на дружку похожие, ничем не отличались от крестьянских халуп, разве что были чуть больше по размеру.
Над некоторыми из них уже поднимался дым, испаряясь через неплотное покрытие и вытекая через щели вокруг. Мало какие из них были залеплены глиной, были более или менее чистые или оснащённые трубами.
Тут и там вместо стены дома выступал садик с деревьями, на которых ещё держались остатки пожелтевшей листвы; торчали крытые ворота с калиткой, либо тын и остроколы. Над ними выступали колодезные журавли и темным силуэтом рисовались на небе, ещё ясном от вечерней зари.
Жизнь на исходе дня уже полностью сосредоточилась внутри домов, приоткрытые ставни которых позволяли видеть свет от огня и красный дым. По ним сновали женские тени, то в намитках на голове, то с венками и косами.
Путник, проходя под хатами, долго шагал по большой улице, прямо к рыночной площади, не дойдя до которой, повернул направо между теснейшими заборами и садами, и там, дойдя до высоких ворот, минуту их рассматривал.
Он много миновал ворот, подобных этим, поэтому разглядывал, не ошибся ли. Большие въездные ворота были уже закрыты, для пеших была отдельная калитка, поднятая на пару ступенек. И эту путник нашёл уже закрытой, так что в неё нужно было стучать.
Во дворе не сразу послышались шаги. Засов в калитке осторожно поднялся и, увидев прохожего, её отворили. Старая женщина в пропитанной дымом завите на голове, молча слегка поклонилась гостю, который, живо её обойдя, пошёл к дому, стоявшему в глубине.
Он был приличнее и тише многих других, окна были несколько больше и частью застеклены, а к главному строению примыкало подобие кузницы, теперь
Мужчина был средних лет, с румяным, круглым лицом, толстыми бровями, широкими губами, толстый, энергичный и смело смотрящий на мир, будто на нём ему хорошо было.
Заметив подходящего, он весело усмехнулся и начал приветствовать его рукой, на что гость отвечал знаком понимания, и, слишком не церемонясь, не здороваясь даже, вошёл сразу внутрь.
Комната, в которую они попали через сени, должно быть, была гостиной, потому что в ней, кроме столов, был шкаф, лавки и очаг; ничего больше не было. На нескольких полках, на которых была расставлена разная посуда, преобладала медная, потому что хозяин по профессии был медником и поставлял её в усадьбы и костёлы.
Некоторые из них, очень затейливые, изображали невиданных животных с клювами и пастями. Пол был сложен из толстых балок, что в те времена считали почти роскошью, потому что по большей части в домах его заменяла глина, прибитая и посыпанная песком.
Когда путник вошёл и толстый хозяин закрыл за ним дверь, он сбросил с себя толстую епанчу и показался ещё более высохшим и худым в чёрной сутане, которая была на нём надета.
Не промолвив ни слова, он потянулся, отряхнулся и, оглядевшись вокруг, только тогда потихоньку обратился к хозяину по-немецки.
Медник обращался с ним с некоторым уважением и даже разговором надоедать не смел. После недолгого размышления он снял с полки маленький кубок, начал его вытирать висевшим рядом с ним полотенцем, пошёл в альков и вынес под мышкой бутылку, из которой его наполнил.
– Выпейте, – сказал он, – после дороги это здорово. Дай вам Бог удачи! А как прибыли? По суше?
– Где там, на челне, по воде…
– Тем срочней нужно разогреться, потому что теперь на воде холод, до костей пронимающий.
Путник принял предложенный кубок, но другой рукой указал на сброшенную епанчу, которая оберегала его от холода.
– Откуда едете, можно спросить? – сказал хозяин, глядя в глаза пьющему.
Вместо ответа клеха показал в сторону, где текла Висла. Видно, они поняли друг друга, потому что толстый хозяин не спрашивал больше, забрал пустой кубок и налил его второй раз, но клеха, не выпив, поставил его на стол.
Сильный запах вина разошёлся по комнате. Гость подошёл ближе к огню, который немного погас. Он потирал руки, думал, как бы готовился к разговору, который медник нетерпеливо ждал.
– Князь ваш дома? – отозвался гость, поднимая голову.
– Он был в эти дни в Раве на охоте, – отвечал толстяк, – но должен, наверно, вернуться, только что-то не видно.
– Что у вас слышно? – быстро поглядывая, начал клеха.
– До сих пор тихо, такого уж нового нет ничего. Молодому скучно в пустом гнезде, хоть около него всегда толпы людей на дворе из Мазурии и из Великопольши. Что осталось после отца, разошлось на соколов, собак и коней, и дружков. Денег, по-видимому, мало а без них жизнь немила.