Семко
Шрифт:
– Всё-таки говорят, что эти браки ничего не стоят, – ответил Семко.
Януш молча смотрел в пол.
– Должно быть, они тебя уже за сердце схватили, тебе захотелось принцессы и трона. Но, верь мне, старшему, это опасная игра. Литва уже на нас раздражена, а с Ягайлло и его братьями нечего шутить, посадишь себе на шею крестоносцев, да и на меня вдобавок. Часть поляков будет против тебя. Много плохого, столько на одного… и это ещё княжество Мазовецкое!
Семко выразительно поглядел на брата и, не споря о других,
– С панами Тевтонского ордена у нас нет никакой вражды, скорее мы с ними в хороших отношениях, и подарки присылают.
– Тем хуже! – вставил Януш. – Иметь их врагами – это казнь Божья, а друзьями… великое несчастье. Это клещи, которые, когда прицепятся к телу, пожалуй, их только с телом вырвешь. Своих врагов они убивают в открытой битве, а друзей травят поцелуями. Их дружбы остерегайся!
– Всё-таки нужно выбирать одно! – сказал Семко.
– Тогда бы я скорее предпочёл не знать их своими врагами, лишь бы мир продолжался, – смеясь, изрёк Януш.
А минуту помолчав, говорил дальше:
– Помни отцовские слова, Семко, и смотри на меня. У меня со всеми мир, я ничего не хочу, но и своего не дам. Об этом они знают. Поэтому дают мне в мире хозяйничать, строить и людей на пустые земли привлекать. С Божьей помощью, есть что делать в наших лесах и песках, покуда не населятся и не застроятся. Нужно закладывать города, заселять деревни, отвоёвывать землю, пробивать дороги… холопов обезопасить от голода и мора. Так делал наш отец, так делал той великой памяти король Казимир, которому нам всем слудует подражать.
Семко слушал, но рассеянно и не проявляя сильной заинтересованности этими правдами, так что Януш, догадавшись, может, что напрасно его уговаривает, горько вздохнул и, опёршись на руку, замолчал.
Младший также сидел и молчал какое-то время.
– У меня нет для тебя никаких приказов – прибавил старший, не дождавшись ответа, – но братским сердцем советую и желаю: оттолкни прочь тех, кто ради собственной выгоды тянут тебя на опасность.
Семко задумался над ответом и наконец сказал, внешне радостно:
– Милый брат, вы меня так осуждаете, словно я уже что-нибудь предпринял и куда-нибудь собрался. Ничего нет! Ничего не делаю, не требую, ни настаиваю, воевать не думаю! Смотрю и слушаю, но пальца не намочил.
– Дай-то Боже, чтобы и дальше так осталось и люди не оплели тебя такими сетями, из которых трудно выбраться целым.
– Всё-таки я не дам себя взять легко! – воскликнул Семко. – И хотя я молодой и кровь во мне горячая, и я помню предостережения отца.
– Следуй же им и дальше, и ничего от меня не скрывай! – сказал Януш.
– Скрывать нечего! – воскликнул Семко. – Ничего не предпринимаю.
– Многие из наших Пястов лишились уделов, очень желая править, – прибавил Януш.
Семко отрицал головой.
– А Локетек? – спросил он.
– Таких
Старший прекратил говорить и оба какое-то время молчали.
– Подождём, – сказал Януш, – хотя ты ещё молод, тебе бы нужно подумать о гнезде, жену искать… это тебя привяжет к дому.
– Пожалуй, слишком рано, – отвечал, смеясь, Семко. – У меня нет к этому большой охоты.
– Она придёт, – вставил Януш, – лшь бы тебя такие рыцари, как Бартош из Козьмина, на излишние поединки не вытянули. Захочешь рыцарской славы, потом ту корону, трон и Краков, а к тем нас не пустят! Великополяне сами об этом не решают, краковские же паны более мудры и всегда над ними берут верх, а мы для них… слишком маленькие!
Он поглядел на Семко, которого выдало лицо; но младший не сказал ни слова; сжал губы и, решив отрицать всякую алчность, сбывал поучения молчанием.
Так между братьями неравного возраста, характера и опыта началась беседа, которая с маленькими паузами продолжалась целый день допоздна.
Януш упрямо подозревал Семко, что не хочет ему искренно доверить своих мыслей; пробовал, но ничего добыть из него не мог, кроме повторных заверений, что вооружается только для собственной безопасности.
Наконец понадобились свидетельства старшин, которых молодой князь позвал в помощь. Пришли, Абрам Соха и канцлер, успокаивая Януша, что князь действительно вооружается для того, чтобы обезопасить границы собственного государства, но воевать не думает и выступать незачем.
Но и это не убедило упрямого Януша, который имел некое предчувствие, что Семко могут втянуть в великопольские дела, поэтому он повторял предостережения. Абрам Соха, который был того же мнения, что добиваться короны не стоило, но дал склонить себя к тому, чтобы следить за сохранностью границ, защищал вооружение Семко и в пылу сказал, что следовало бы его удвоить, лишь только хватило на это казны.
– На мою помощь вовсе не рассчитывайте, – ответил старик, – у меня нет ни гроша, а если бы был, на это я его вам не дал бы, потому что это значит одолжить на верёвку, когда кто-то хочет повеситься. Будет у вас стоять солдат, якобы для обороны; тем легче вас потянут на то, что вам не принадлежит.
Разошлись в этот день холодно, а на до сих пор колеблющегося Семко брат своим выступлением произвёл то впечатление, что приободрил его на дерзкий шаг. Он чувствовал себя к нему более склонным, чем накануне.
Назавтра по удивительному предопределению судьбы приехал Бартош из Одоланова и, прежде чем смог увидеться с Семко, Януш позвал его в свою комнату.
– Пане староста, – сказал он ему, когда тот вошёл, – я на вас очень обижен. Обольщаете мне брата! Из-за вашего дела, которое нам чуждо, вы нарушаете ему и мне покой.