Семья Горбатовых. Часть первая
Шрифт:
Таня появилась в собольей шубке, только что выписанной из Москвы, в собольей красивой шапочке.
Хорошенькое лицо ее горело от предвкушения удовольствия этой прогулки в морозную лунную ночку, вдвоем с Сергеем, на быстром Орлике…
Крепко захлопнулась медвежья полость санок, Таня прижалась плечом к своему спутнику, и они помчались по гладкой, сверкающей дороге, с одной стороны которой расстилались снежные поля, а с другой — стояли заледеневшие хрустальные деревья.
И вот опять, после трех месяцев, они вдвоем, и опять то горячее, молодое чувство наполняет их.
— Таня, милая Таня!..
— Ты меня любишь?.. А мне казалось… я боялась… ты будто избегал меня… Впрочем, нет, не слушай, что я говорю, я понимаю, какое это было время, но вот теперь легче… и ты опять со мною.
— Да, Таня, и я люблю тебя и верю, что придет время, когда я всегда буду с тобою; но теперь, знаешь ли, ведь нам нужно скоро проститься…
— Как? Что ты говоришь? — испуганно спросила она, наклоняясь и засматривая ему в лицо. — Проститься? Зачем? Куда ты едешь?
— В Петербург, Таня.
Он рассказал ей о полученном письме и о том, что невозможно отказываться от милостей императрицы.
— Да, я это понимаю, повторяла она и сидела задумчивая и грустная. — Я понимаю.
Она давно знала, как неудержимо рвался Сергей из деревни, и много раз они говорили об этом, и она всегда жалела его, изумлялась упрямству Бориса Григорьевича. Но вот Бориса Григорьевича нет на свете, Сергей свободен, конечно, он должен ехать, иначе и быть не может. Ах, как тоскливо вдруг стало у ней на сердце!
И она слушала о том, что разлука ненадолго, что летом он, наверное, приедет в Горбатовское, о том, что все равно им теперь еще нельзя думать о свадьбе. Он обещал часто писать и просил от нее длинных, подробных писем. Да и, наконец, княгиня же живала по целым зимам в Петербурге, ведь она не давала обета всю жизнь оставаться в Знаменском.
— Только как я буду тосковать там без тебя, Таня!
Говоря это, Сергей был уверен в истине слов своих — он теперь так ужасно любил Таню.
— Тосковать! Да у тебя там не будет времени, там не деревня. Я хоть и маленькая была, а помню Петербург, толкотня вечная, все новые люди, а ты вон к самой императрице… Не тосковать, а забудешь меня, вот что!
— Таня!
— Ну прости, не буду… пошутила… если бы я думала, что ты меня забудешь, то что же мне тогда, умирать бы только и осталось. Поезжай, веселись, а я…
Она отвернулась, чтобы он не заметил, как из глаз ее закапали слезы.
— Таня, не мучь меня, я знаю, что тебе будет скучно без меня, знаю что и вообще невеселая жизнь твоя…
— Нет, ты многого не знаешь, Сережа, и ты не знаешь, конечно, что мне будет грустно, но скучно не будет. У меня есть дело, большое дело, и им-то я займусь без тебя, а теперь крепче, крепче поцелуй меня и пожелай мне успеха.
Он горячо обнял ее и, целуя, спрашивал:
— Какое дело, Таня? Скажи мне! Но она качала головой.
— Не скажу теперь… потом… потом все узнаешь, не стану от тебя таиться, а теперь лучше и не спрашивай — ни за что не скажу… Мое дело тебя не касается.
Орлик уже мчал их обратно, скоро они въехали в ворота.
Входя в сени, они столкнулись с Петром Фомичем. Он почтительно поклонился Сергею и еще почтительнее отступил, чтобы пропустить Таню.
— Если бы я был суеверен, то ничего хорошего не ожидал бы после этой встречи, — сказал по-французски Сергей.
Таня не отвечала, и ему стало досадно за слова свои, у него в первый раз еще при ней вырвался намек, которого он никак не должен был себе позволить…
Они застали Рено в беседе с княгиней, окруженных карлицей, двумя собачками и полудюжиной приживалок, которые составляли постоянный штат Софьи Семеновны.
— Что же, тетушка, вы его поняли? — спросил Сергей, указывая на Рено.
— Поняла, батюшка, поняла, в Петербург уезжаешь! И дело, друг мой! Давно пора, нечего Горбатову засиживаться в деревне, благо государыня наша милостива — старых счетов не помнит. Только ух как тебе там ухо востро держать нужно, я вот и говорю об этом с Рено. Заезжай, дружок, на днях, я кое-что порасскажу тебе о петербургской жизни, сама уже четыре года не была там, а знаю многое, какие там люди в силе и к кому за каким делом обращаться нужно — обо всем этом я поговорю с тобой.
— Спасибо, тетушка.
— А теперь нам и домой пора, — сказал Рено, — уехали, никому не сказавши, и на сегодняшний вечер еще дела много…
На обратном пути Рено спросил Сергея:
— Ну что, милый Serge, что сказала маленькая фея? Поплакала?
— Нет, она была почти спокойна, и точно так же, как и матушка, нашла, что так и надо.
— Конечно, так и надо, о, умная маленькая фея!.. Какой вы счастливый человек, Serge! Смотрите только — будьте благоразумны и не упускайте счастья, оно бывает капризно…
XII. В ДОРОГУ
Сергей не стал откладывать своего отъезда. Вместе с благодарственным письмом к Льву Александровичу были отправлены из Горбатовского в Петербург всякие мастеровые люди, повара и во главе их старик Иван Иваныч.
Этот Иван Иваныч, бедный беспоместный тамбовский дворянин, издавна жил у Бориса Григорьевича и вошел к нему в милость. Он был человек смышленный, расторопный; его обыкновенно Горбатов посылал и в Москву, и в Петербург, когда в том случалась необходимость.
В Петербурге у Бориса Григорьевича был свой дом на Мойке, каменный и довольно обширный. В этом доме не раз происходили в конце Елизаветинского царствования веселые пирования, на которых присутствовал великий князь Петр Федорович.
Наложив на себя добровольную опалу и навсегда запершись в деревне Борис Григорьевич не продал, однако, своего петербургского дома. При доме оставались сторожами две семьи дворовых горбатовских людей, которым посылались кормы и которые два раза в год должны были извещать о состоянии вверенного им дома. В течение двадцати пяти лет несколько раз даже назначались изрядные суммы для ремонта.