Семья Рубанюк
Шрифт:
Сам Пашка однажды был изобличен в продаже краденой гармошки. Хозяин гармошки его жестоко избил. После этого Пашка полгода болтался на Херсонской пристани. Потом, слышно было, отсидел год и семь месяцев в тюрьме.
В Чистую Криницу явился он на другой день после прихода оккупантов. До этого дезертировал с фронта, прятался в лесу.
— Нехай кто подурней служит, — беззастенчиво хвалился он. — Я себе дома житуху во какую обеспечу! — Он выразительно провел рукой по горлу и лихо
Поступив в полицию, Пашка Сычик с первого же дня «показал характер». Похлопывая длинным куском черной резины по голенищу, он внезапно появлялся там, где резали свинью или гнали самогонку, и тогда уже отвязаться от него без крупного магарыча было невозможно.
Побаивались его особенно потому, что мать его приходилась какой-то родственницей бургомистру. Пашка днем и ночью имел доступ к Збандуто.
К Лаврентьихе он пошел с Алексеем пораньше, чтобы она не успела угнать корову на выпас.
— Мне она бумажку не швырнет, — бахвалился Сычик, помахивая резиновой палкой.
Хозяйка была дома. Когда пришли полицаи, она, подоткнув подол, замешивала отруби для свиньи.
На кровати сонная девчонка лет четырех вертела из тропок куклу. В люльке, задрав розовые ножонки, сосал палец грудной младенец. Шестилетний мальчуган в вышитой рубашке, судя по всему, только что ревел; насупившись, он терзал пальцами пуговицу от шлейки, поддерживавшей штанишки.
— Сидайте, хлопцы, — гостеприимно и преувеличенно ласково предложила Федосья.
— Ты почему не в поле? — сдвинув брови, спросил Сычик.
— Детей не на кого оставить, — распрямляясь и вытирая руки, объяснила Федосья. — Раньше ж я их в ясли отдавала.
— Веди корову на базу.
— Нет, хлопцы, никуда я ее не поведу, — твердо сказала Федосья, — хоть казните. Чем я детей кормить буду?
— Не хлопцы, а паны добродии, — сердито поправил Сычик. — Веди сей же момент корову, бо я тебя туда загоню, где Макар телят не пас!
— Что ж это такое, Леша? — взмолилась Федосья. — Ты ж с моим Юхимом вместе работал.
— Надо вести. Новые власти требуют, — сказал Алексей и потрепал мальца по голове.
— Не поведу! Вам хорошо, вы дома. А как мой на фронте, так вы храбрость свою показываете.
Сычик замахнулся на нее палкой и, наливаясь кровью, заверещал:
— Молчи! Ты знаешь, с кем разговариваешь?
Он крутнулся на каблуках и направился к порогу.
— Пойдем, Лешка. Сами взналыгаем и поведем.
Федосья забежала наперед, хватая парней за рукава, тонко, до звона в ушах, заголосила:
— Не дам коровы! Убивайте! Тогда сирот возьмите!..
Сычик с силой оттолкнул ее, и Федосья, не удержавшись, упала, до крови ободрав локоть о кадушку. Старшие мальчик и девочка заревели,
Не оглядываясь, Сычик пошел к сараю. Корова оказалась под замком.
— Давай вон обух, отомкнем, — сплюнув, предложил Сычик.
— Ломать не годится, — решительно возразил Алексей. — Нагорит нам.
Сычик постоял, махнул рукой. Проходя мимо хаты, он заглянул в дверь и пригрозил:
— Ты мне еще попадешься!
Решительное сопротивление оказали при изъятии коров и в других дворах. Все же через двое суток положенное количество скота было собрано. Остапу Григорьевичу и Девятко пришлось сдать и своих телушек.
К вечеру третьего дня колхозный конюх Андрюшка Гичак и Алексей погнали мычащее стадо на Богодаровку.
В полдень Остап Григорьевич по срочному вызову бургомистра поехал в Богодаровку.
Збандуто был необычайно возбужден. Как только Рубанюк переступил порог его кабинета, он вскочил и поднял крик на старика:
— Где скот? Я знаю, где! Это разбой! Бандитизм! Вы ответите, господин Рубанюк!
Остап Григорьевич по-солдатски выпрямился и смотрел в налившиеся кровью глаза бургомистра.
Збандуто, побушевав, устало опустился в кресло. Он снял пенсне, протер его.
— Куда девались коровы?
— Скот вчерашний день погнали в Богодаровку, — сказал Остап Григорьевич. — Сколько предписывалось, столько и погнали.
— Знаю! — Збандуто снова заметался по комнате. — Угнали ваш скот… Полицейского связали, э-э… Гичака связали. Теперь мне отвечать за беспорядки.
Он схватился за стриженую голову, зашагал по комнате.
— Так вот, господин Рубанюк, — произнес он сдавленным голосом. — Гебитскомиссар вызвал карательный отряд. Это как, хорошо, по-вашему?
— Хорошего мало.
— В лесах орудуют красноармейцы. Полицейского вашего взяли в жандармерию.
— За что ж его, пан бургомистр?
— Ну, снять показания. Он сам избит. Но главное вот что: Крюгер приказал собрать по Чистой Кринице такое же количество скота. Кроме того, на ваше село наложено… э-э… пятьсот центнеров хлеба. Срок — трое суток… Что вы молчите?
— Я вас послухаю.
— Надо выполнять!
— Народ взбунтуется, товарищ… извиняюсь, по старой привычке… Народ, говорю, не захочет сдавать последнюю скотину… И хлеб, сами знаете, погнил, осыпался.
— В тюрьму хотите, господин Рубанюк?
— От тюрьмы да от сумы не зарекайся, как говорится, господин бургомистр.
— Молчать! Я не хочу из-за вас идти в тюрьму! — Збандуто стукнул кулаком по столу. — Семьдесят пять коров, пятьсот центнеров зерна! Все! Я сам к вам приеду… Ступайте!