Семя скошенных трав
Шрифт:
— Спускайтесь и идите в тепло!
Местные были одеты на удивление легко. В ветровках каких-то, чуть не в свитерах. И они так странно выглядели… Видимо, специально к нам не прислали шельм, но люди казались неуловимо похожими на них. Мы глазели на девушку, на первую девушку за эти жуткие месяцы, совершенно очаровательную, но…
У неё была голубовато-белая кожа и чёрные глаза, как у тюленя.
— Что, интересно? — рассмеялась она, когда Стёпа Муратов уж совсем нахально заглянул ей в лицо. — Это биоформ. Начинается осень, потом зима будет, морозы — в этой форме людям намного удобнее и приятнее. Захотите — вам тоже сделаем.
На базальтовом
Мы вышли в ледяной вечер. Нас встречали местные, среди них и шедми были. Они протягивали одеяла и куртки, мне сунули стакан с горячим чаем. Нам говорили: «Заходите, заходите», маленькое здание показалось мне заправским терминалом в космопорту, я уже хотел туда войти, и вдруг кто-то из наших крикнул:
— Смотрите, крейсер идёт!
Все задрали головы.
Электрический свет мешал смотреть на звёзды, но ползущий по ночному небу огонёк мы все увидели чётко: он был больше любой звезды. Я смотрел на него и думал, что капитан и его группа зря остались: это всего лишь растянутое во времени самоубийство…
И вдруг белый огонёк вспыхнул ярче — и расцвёл огромным, невозможно огромным, ослепительно рыжим цветком. И стало страшно тихо.
Мы молча пронаблюдали, как рыжая вспышка становилась всё больше, как она краснела, потом начала выцветать — и медленно распалась на бледные догорающие огни.
— Кошмар… — прошептала девушка рядом со мной.
— Ох, ё… — пробормотал Сенчин. — Это что ж… выходит, они себя взорвали?
— Ничего так у вас там ракет осталось, — присвистнул местный парень в меховой жилетке поверх рубашки. — Неслабое зарево…
— Это не намеренное самоуничтожение, — вдруг очень спокойно сказал Стас. — Я хочу сказать, чтобы между нами никаких недоразумений не было. Санька — вот этот парень — мне намекнул, что его господин капитан сильно смущает… Простите, друзья и братья, я просто подумал, что надо нас всех обезопасить. Я когда-то командовал канонирами на этом крейсере… и я перепрограммировал пусковые установки боевых ракет. Все. Так, чтобы при команде на боевой пуск заряд детонировал спустя секунду, не покидая пусковой шахты. Только в этом случае. Всё.
Взрыв уже превратился в расплывшуюся бледно-оранжевую кляксу, полупрозрачную в небесной черноте, а мы всё стояли и смотрели, больше не чувствуя холода, пока местные не увели нас в тепло чуть не силой.
Я думал, нас будут обыскивать. Оружие искать или что… А там, в довольно удобном, хоть и крохотном, холле терминала, нас ждали местные медики — и человеческие, и шедми. И шельмочка с гривой в два хвоста, в вышитой замшевой безрукавке и зашнурованных замшевых штанах сказала по-русски:
— Им всем нужна реабилитация. Они в шоке.
Так мы очутились дома.
Мне потребовалось несколько дней, чтобы немного опомниться.
Я бродил по посёлку, стыдился, что не делаю ничего полезного, но никак не мог сосредоточиться. Со мной общались, как с больным ребёнком — от этого тоже было стыдно. Тут все были заняты, но всегда находился кто-нибудь, кто присматривал за мной, от этого немного легчало.
Я познакомился с Борисом Герштейном. Этот странный парень носил антикварные очки и утверждал, что обязан мне жизнью.
— Ты молодчина, — сказал он при первой встрече. — Представляю, каково тебе было связываться с Эльбой с этого крейсера. Ты сделал колоссально доброе дело — многих спас, почти всех наших шедми спас, меня вот… Тебя за одно это полагается любить, угощать и знакомить с красивыми девушками.
А мне было тяжело смотреть ему в глаза. Он же на это только ухмылялся:
— Брось, ты привыкнешь.
У нас, у экипажа «Святого Петра», ничего не было, ни вещей, ни денег — но и у них тут не было денег, вообще, в принципе. И они устроили нас жить, как жили сами. У них были сборные домишки, крохотные, как игрушки: люди жили в игрушечных комнатках по двое и по четверо, шедми — почему-то всегда толпой, в таких же домишках, откуда убирали все перегородки. В домишках было очень тепло, а из роскоши я б назвал только шикарную связь с местным аналогом Сети. В информационной базе посёлка, кажется, отыскивалось всё, что можно, и с Земли, и с Шеда: при крайне скудной материальной жизни духовной пищи тут было — хоть залейся. И у всех местных были открытые аккаунты… только я не рисковал лазать по чужим страницам. Почему-то меня это пугало до холода в животе.
Зато местные бодро общались. Их вполне устраивала здешняя смесь физической скудности и информационной роскоши. Они довольствовались в быту настолько малым, что у меня не умещалось в голове: они ведь вправду довольствовались, они казались счастливыми… нет, пожалуй, не казались, они были счастливыми. Они были настолько счастливыми, что я не встречал таких счастливых людей. Они собирались вместе после работы, люди и шедми вперемешку, вместе ели, отдыхали и радостно болтали о том, что генномодифицированные кораллы отлично растут, и если дальше так пойдёт, жилища из шедийского коралла вскоре заменят пластиковые времянки. Или о том, что будет второй энергоблок на местной электростанции. Или о том, что девочки-шедми готовят шоу медуз, а музыка будет земная. Или о том, что скумбрия прижилась, мойва — тоже, а горбуша капризничает, зато процветает шедийская рыбка-гхитэ.
Они были очень заняты и очень счастливы.
Человеческие дети учились вместе с детьми шедми, которых тут звали шедмятами — никого ничто не смущало! Вообще! И я в полном ошалении видел, как по заиндевелому пляжу радостно носятся шедмята и ребята, босиком, люди — в трусиках, шедми — даже без них. У меня пока не хватало смелости на биоформ для адаптации к климату, но у всех здешних был такой.
Дети были всюду. Дети были в космическом порту, на пирсе, в лабораториях, подростки помогали медикам, в столовой, в громадной и странной полуводной оранжерее, где разводили водоросли, и в рыбных садках. Мне встречались беременные женщины и беременные девочки-шедми, которые запросто обсуждали какие-то общие штучки. Под ногами крутились ручные шедийские пингвины, шедийские кошки, похожие на помесь выдры и ласки, и обычные земные собаки.
Здесь почти все говорили по-русски и на совершенно невозможном языке шедми, немного — по-английски, кое-кто — по-китайски. На всякий случай те, кто знал только один язык, постоянно носили дешифраторы, но у большинства дешифраторы были всегда выключены — и они общались, мешая все слова подряд. «Рэвоэ», по-моему, говорили чаще, чем «привет» — а может, мне просто так казалось. У них была местная ВИДтрансляция, а ещё они иногда включали музыку просто на улице — и перед началом концерта я слышал весёлый голос Веры Алиевой: