Семья Тибо (Том 1)

дю Гар Роже Мартен

– Это о вашем рабочем кооперативе?

– Да, голубчик. Полный крах. И вдобавок история прескандальная. Ненадолго их хватило.

Тут послышался его сухой смешок, напоминавший покашливание.

"Как она меня поцеловала!
– думал Антуан. Перед его мысленным взором снова возник ресторан, Рашель за столом напротив него, подсвеченная, как на сцене, снизу, светом, идущим из окон от самого пола.
– Как странно она засмеялась, когда я предложил ей mixed grill".

Он сделал над собой усилие, чтобы вникнуть в то, о чем говорит отец. Впрочем, он был удивлен, что г-н Тибо так легко, так спокойно относится к этому "краху": ведь филантроп являлся членом общества, снабжавшего деньгами пуговичную мастерскую в Вильбо после последней забастовки, когда рабочие решили доказать, что могут обойтись без хозяев, и учредили производственный кооператив.

Но г-н Тибо уже пустился в разглагольствования.

– Полагаю,

что деньги на ветер не выброшены. Роль свою мы сыграли великолепно: мы серьезно отнеслись к утопическим планам рабочего класса и первые помогли ему своим капиталом. А каков результат? Прошло полтора года, не больше, и вот вам - банкротство. Надо признаться, посредник между нами и делегатами от рабочих был превосходный. Да ты его отлично знаешь, - добавил он, останавливаясь и наклоняясь к Жаку.
– Это Фем, он при тебе был в Круи!

Жак ничего не ответил.

– Он держит в руках всех вожаков, и все благодаря письмам, в которых эти радетели просят у нас денежной помощи; да, письма написаны в весьма трудные дни для забастовщиков. Отречься от них они не посмеют.
– И снова послышалось самодовольное покашливание.
– Но не об этом хотел я потолковать с вами, - продолжал он и пошел дальше.

Ступал он грузно, быстро начинал задыхаться, с трудом волочил ноги по песку; весь как-то подавшись вперед, шагал, заложив руки за спину, и полы его расстегнутого сюртука развевались. Сыновья молча шли по обеим сторонам. И Жаку припомнилась вычитанная где-то фраза: "Стоит мне встретить двух людей, пожилого и молодого, которые идут рядом, а о чем говорить не знают, и я сразу понимаю, что это отец и сын".

– Вот что, - сказал г-н Тибо, - я хочу знать ваше мнение об одном проекте, который касается вас.
– В его голосе появились меланхолические нотки и даже что-то искреннее, что обычно ему свойственно не было.
– Вы сами увидите, дети мои, когда доживете до моих лет, что начинаешь невольно спрашивать себя: а что ты совершил за свою жизнь? Я хорошо знаю, и об этом всегда твердит аббат Векар, что силы, употребленные на благие деяния, направлены к единой цели и, так сказать, суммируются. Но тяжело думать, что труд всей твоей жизни может затеряться в безымянных наносных слоях, оставленных целыми поколениями, и, право, вполне законно желание отца, чтобы хоть у детей его сохранилось воспоминание о нем как о личности. Хотя бы как об образце для подражания.
– Он вздохнул.
– По совести говоря, я больше пекусь о вас, нежели о себе. Я подумал о том, что в будущем вам, наверное, будет отрадно, если вас, сыновей моих, не станут смешивать со всеми Тибо, нашими однофамильцами, живущими во Франции. Ведь нашему роду уже два века, и это подтверждено надлежащими документами. А ведь сие что-нибудь да значит. Со своей стороны, я убежден, что по мере сил своих приумножил почетное наследие, и имею право желать - да будет это мне наградой, - чтобы ваше происхождение не оставалось безызвестным; имею право стремиться к тому, чтобы вы носили не только мою фамилию, но и мое имя, чтобы оно в неприкосновенности передавалось тому, кто еще явится на свет, - плоти от плоти моей. Министерство юстиции предусмотрело возможность таких пожеланий. И вот за последние несколько месяцев я выполнил все необходимые формальности, чтобы изменить ваше гражданское состояние, - вам только придется через некоторое время поставить свою подпись на кое-каких бумагах. Полагаю, что к нашему возвращению в город, самое позднее к рождеству, у вас уже будет законное право именоваться не каким-то там Тибо, не просто Тибо, а Оскар-Тибо, через дефис: например, доктор Антуан Оскар-Тибо.
– Он сложил ладони, потер их.
– Вот и все, что я намерен был изложить вам. Благодарить не надо. И довольно об этом. Пора идти обедать, Мадемуазель уже делает нам знаки.
– На манер древних патриархов он возложил руки на плечи сыновей.
– А если сверх того окажется, что отличие это принесет вам кое-какую пользу в делах, то тем лучше, дети мои. И, говоря по чести, вполне справедливо, чтобы человек, никогда не обращавшийся к светской власти, предоставил потомству своему право извлекать выгоду из того уважения, которое он завоевал для себя.

Голос его дрожал. Не желая показывать своего умиления, он вдруг свернул с аллеи, по которой они шли, и один, ускоряя шаги и спотыкаясь о кочки, торчавшие на лужайке, добрался до виллы. На памяти Антуана и Жака никогда еще не приходил он в такое волнение.

– Вот так номер!
– прошептал Антуан. Он был в восторге.

– Да замолчи ты!
– оборвал его Жак; у него было такое ощущение, будто брат грязными руками прикоснулся к его сердцу. Редко случалось, чтобы Жак непочтительно отзывался о г-не Тибо, он старался не осуждать отца, его самого тяготила присущая ему проницательность, которая чаще всего позволяла ему видеть отрицательные стороны г-на Тибо. Но в тот вечер его до боли поразило, что в желании отца пережить самого себя проступает

такой страх смерти: ведь и сам Жак, хоть было ему всего двадцать лет, всегда испытывал непреодолимую тоску, думая о конце.

"Чего ради я потащил к ним Антуана", - спрашивал себя Жак часом позже, когда они шли с братом по зеленой дороге, обсаженной двумя рядами вековых лип и убегавшей к лесу. Затылок у него ныл: Антуан, по настоянию Мадемуазель, осмотрел фурункул и нашел необходимым вскрыть его, вопреки всем возражениям пациента, которому совсем не хотелось выходить с повязкой.

Антуан, усталый, но разговорчивый, думал только об одной Рашели; ведь вчера в этот час он еще не знал ее, а теперь она заполняет каждую минуту его жизни.

Его радостное возбуждение было чуждо тем настроениям, которые нахлынули на Жака после безмятежно проведенного дня, особенно сейчас, когда приближался час встречи, мысль о которой пробуждала в нем какое-то неопределенное душевное волнение, временами очень похожее на надежду. Он шагал рядом с Антуаном и был недоволен им, что-то подозревал; сегодня он чувствовал какое-то предубеждение против брата; он ничем не проявлял этого, но все же замкнулся в себе, о чем-то умалчивал, хотя между ними как будто шел обычный дружеский разговор. На самом же деле они перекидывались словами, фразами, улыбками, как два противника, которые бросают лопатами землю, возводя между собою высокую преграду. И тот и другой отдавали себе ясный отчет в этом маневре. У братьев выработалась такая взаимная чуткость, что они уже не могли скрывать друг от друга ничего важного. Одна лишь интонация Антуана, восхваляющего аромат липы, которая расцвела в этом году с опозданием, - втайне этот аромат напоминал ему благоухание волос Рашели, ничего как будто и не говорила Жаку, однако была для него не менее многозначительной, чем был бы долгий доверительный разговор. И он ничуть не был удивлен, когда Антуан как одержимый схватил его за руку, потянул его за собой, ускорив шаги, и стал рассказывать о своем необычайном ночном бдении, обо всем, что произошло потом, - тон Антуана, его смех, мужская самоуверенность, несколько вольных подробностей - все это шло вразрез с обычной сдержанностью старшего брата и вызвало в Жаке незнакомое ему до сих пор чувство неловкости. Он сдерживал себя, вежливо улыбался, одобрительно кивал головой. Но внутренне он мучился. Он сердился на брата, считая его виновником своих мук, и не прощал Антуану, что тот сам вынуждает его относиться к нему неодобрительно. Он все яснее видел, в каком дурмане брат живет вот уже более полусуток, и в его душе нарастало какое-то горделивое сопротивление, все сильнее, казалось ему, становится жажда нравственной чистоты. А когда Антуан, рассказав о том, что было после полудня, счел позволительным произнести выражение "день любви", Жак так вознегодовал, что даже не мог сдержаться и с возмущением воскликнул:

– Ну нет, Антуан! Любовь ничего общего с этим не имеет!

Антуан усмехнулся не без самодовольства, но все же был поражен и умолк.

Фонтаненам принадлежал старинный особняк, стоявший в самом конце парка, на опушке леса, близ бывшей крепостной стены; он достался г-же де Фонтанен в наследство от матери. Дорожка, обсаженная акациями, - по ней ходили так мало, что она вечно зарастала высоким бурьяном, - вела от аллеи к калитке, проделанной в садовой ограде.

Уже смеркалось, когда братья подошли к входу. Звякнул колокольчик, и за стеной, у самого дома, почти все окна которого были освещены, залаяла Блоха, собачка Женни. После обеда обычно все собирались на террасе, затененной двумя платанами и нависавшей над старым рвом. Братьям пришлось обойти чей-то автомобиль, темной громадой стоявший на дорожке.

– У них гости, - шепнул Жак, вдруг с досадой подумав, что пришел он напрасно.

Но г-жа де Фонтанен уже спешила им навстречу.

– А я догадалась, что это вы!
– воскликнула она, как только разглядела их лица. Она была оживленна, шла торопливо, мелкими шажками, еще издали протягивая им руку с приветливой улыбкой.
– Как мы обрадовались, когда получили нынче утром телеграмму Даниэля!
– Жак сохранил невозмутимость.
– А я ведь знала, что вас примут, - продолжала она, многозначительно глядя на Жака.
– Что-то мне подсказывало еще тогда, в то июньское воскресенье, когда вы вместе с Даниэлем зашли к нам. Милый Даниэль! Он, вероятно, так доволен, так горд! И Женни тоже была очень довольна!

– А разве Даниэля нет сегодня?
– спросил Антуан.

Они подошли к тому месту, где в круг были расставлены кресла. Там велся оживленный разговор. Жак сейчас же выделил голос, звучавший как-то особенно, голос вибрирующий и в то же время глуховатый, - голос Женни. Она сидела рядом со своей кузиной Николь и каким-то человеком лет сорока, к которому Антуан сейчас же подошел с явным удивлением: оказалось, это молодой хирург, с которым они вместе работали в Неккеровской больнице 59 . Врачи обменялись дружественным рукопожатием.