Семья Тибо (Том 2)
Шрифт:
Аббат тоже улыбнулся.
– В чем же тогда дело? Значит, вы отрицаете красоту нашей религии?
– Нет, нет, - шутливо отнекивался Антуан.
– Готов признать, что она "прекрасна".
– И добавил задорно: - Только чтобы сделать вам приятное... Но все-таки...
– Что все-таки?
– Но все-таки, быть "прекрасным" - это еще не значит, что не нужно быть при этом разумным!
Аббат осторожно поиграл пальцами.
– Разумным, - пробормотал он с таким видом, будто это слово подняло целый океан вопросов, о которых он считал ненужным говорить в данную минуту, хотя знал их разгадку.
Он подумал и продолжал уже более напористо:
– Очевидно, вы принадлежите к числу тех людей, которые воображают, будто для современных умов религия теряет свой авторитет?
– Чего не знаю, того не знаю, - признался Антуан; и его сдержанный ответ удивил аббата.
– Возможно, и нет. Возможно даже, все усилия современных умов - я имею в виду и тех, кто наиболее далек от веры как таковой, - смутно тяготеют к конструированию каких-то религиозных принципов, к увязыванию понятий, которые в совокупности своей образовали бы некое целое, не так уж сильно отличающееся от того представления, какое многие верующие создают себе о боге.
Священник охотно подхватил слова Антуана:
– А как же иначе? Нельзя забывать условия человеческого существования. Единственно только одна религия может уравновесить дурную сторону наших инстинктов, ощутимую для нас самих. Это единственный критерий достоинства человека. И также лишь она одна способна дать человеку утешение в его муках, стать единственным источником смирения.
– Вот это верно, - иронически воскликнул Антуан, - лишь малое количество людей готово поступиться своим личным комфортом ради истины! А религия как раз - это сверхкомфорт, конечно, морального порядка! Простите на слове, господин аббат. И тем не менее существуют такие умы, для которых важнее понять, нежели верить. И они-то...
– Что они-то?
– возразил священник.
– Они неизменно становятся на позицию, весьма шаткую, куцую - интеллекта и рассудка. И не способны подняться над ними. Мы можем лишь жалеть их, мы, чья вера живет и развивается совсем в иной области, бесконечно более обширной: в области воли, в области чувств... Разве не так?
Антуан снова двусмысленно улыбнулся. Но вагон был освещен так плохо, что аббат ничего не заметил, он продолжал свое, и именно эта его настойчивость свидетельствовала о том, что он не так уж сильно обманывается насчет этого самого "мы", только что им произнесенного.
– В наши дни воображают, будто желание человека все "понять" само по себе есть свидетельство его силы. А ведь верить - это понять. А понять - это верить. Или, проще, скажем так: "понимание" и "веру" нельзя мерить одною меркой. В наши дни кое-кто не желает считать истиной то, чего не в силах охватить его разум, недостаточно к тому подготовленный или же совращенный односторонним воспитанием. Но это просто означает, что люди топчутся на месте. А ведь вполне возможно достоверное познание бога и доказательство его существования с помощью разума. Еще со времен Аристотеля, который, прошу помнить, был учителем святого Фомы Аквинского, разум доказывает, и весьма убедительно...
Антуан не прерывал аббата, но и не спускал с него скептического взгляда.
– Наша философия религии, - продолжал аббат; ему уже становилось не по себе от этого молчания, - дает нам по таким вопросам доказательства, самые точные, самые...
– Господин аббат, - вдруг весело прервал его Антуан, - а имеете ли вы право говорить: религиозное мышление, философия религии?
– Право?
– недоуменно переспросил аббат Векар.
– Да-с, именно право! Собственно говоря, вряд ли существует религиозное мышление, коль скоро мыслить - значит прежде всего сомневаться...
– О, мой милый друг, так мы с вами бог знает до чего договоримся, воскликнул аббат.
– Я отлично знаю, что церковь такими пустяками не смутишь... В течение сотни, даже больше, лет она всячески изощряется, чтобы установить связи между религией и философией или религией и современной наукой, но, простите на слове, все это очень смахивает на ловкий трюк, поскольку то, что питает веру, то, что является ее предметом и столь сильно привлекает к ней натуры верующие, - это как раз и есть то сверхъестественное, которое отрицают и философия и наука!
Аббат пошевелился на скамейке: он начинал понимать, что дело пошло всерьез. И поэтому в голосе его прозвучала досада:
– Вы, очевидно, совершенно не учитываете того, что именно с помощью интеллекта, с помощью философских рассуждений большинство молодежи в наши дни приходит к вере.
– О-го-го!
– бросил Антуан.
– Что? Что?
– Признаюсь вам, я лично могу воспринимать веру лишь как слепую и идущую от интуиции. А когда она заявляет, что опирается на разум...
– Стало быть, вы считаете, что наука и философия отрицают сверхъестественное? Заблуждение, мой юный друг, грубейшее заблуждение. Наука просто пренебрегает им, и это совсем другое дело. А философия, любая философия, достойная этого наименования...
– Достойная этого наименования... Браво, браво! Вот опасные соперники и выведены из игры!
– ...Любая философия, достойная этого наименования, неизбежно ведет к сверхъестественному, - продолжал аббат, не давая себя перебить.
– Но пойдем дальше: если даже вашим современным ученым и удалось бы доказать, что между их главнейшими открытиями и учением церкви существует кардинальная антиномия, хотя при теперешнем состоянии нашей апологетики это воистину лукавая и нелепейшая гипотеза, что это могло бы доказать, спрашиваю я вас?
– Ну и ну!
– улыбнулся Антуан.
– Ровно ничего, - с жаром продолжал аббат.
– Доказывает только, что ум человека еще не в состоянии объединить все свои знания, и он продвигается вперед, прихрамывая на обе ноги, а это, - добавил он, дружелюбно улыбнувшись, - не такое уж великое открытие...
Видите ли, Антуан, живем-то мы не во времена Вольтера! Стоит ли напоминать вам, что так называемый "разум" ваших философов-атеистов всегда одерживал над религией лишь весьма обманчивые, лишь весьма эфемерные победы. Существует ли хоть один-единственный символ веры, в нелогичности коего можно было бы уличить церковь?