Семья
Шрифт:
— Я не позволила ему слишком долго маячить перед носом, чтобы он мог меня бросить, — сказала она. Ее мать приподняла бровь. Интересно, что означает этот хорошо отрепетированный жест? И означает ли он вообще что-нибудь? — Помнишь, что ты мне когда-то говорила? — продолжала Кэт. — Родители гробят первую половину твоей жизни, а дети вторую.
— Неужели я такое говорила? — заквохтала Оливия, очень довольная собой. — Между прочим, это сущая правда.
— Да, ну а где теперь твои бывшие любовники? Мне кажется, именно они испоганили твою жизнь! Разумеется, с твоего согласия. И только в той мере, в какой ты сама позволила им это сделать.
Ее мать рассмеялась.
— Ты ведь не из числа охотниц за спермой, о которых я так много читала?
— Охотниц за спермой?
— Ты же не из числа тех женщин, которые терпят при себе мужчину до тех пор, пока тот не сделает им ребенка?
— Нет, почему же, я именно такая. Охотница за спермой. А вот, кстати, то, что я тебе принесла.
Кэт открыла сумку, достала оттуда пачку из-под сигарет и отдала матери. Оливия захлопнула дверь той комнаты, где работала уборщица, и только потом открыла пачку и исследовала ее содержимое: нечто, завернутое в серебряную фольгу. Постоянно оглядываясь на закрытую дверь, она развернула фольгу и увидела там внушительную дозу гашиша. Оливия сумрачно улыбнулась.
— Наверное, тебе было трудно это сделать, — сказала она дочери.
— Ничуть, — ответила Кэт. — Я годами имела дело с кухонным персоналом. Многие из них — личности весьма непростые. Так что труда мне это не составило.
— Я не имею в виду достать наркотик. Я имею в виду прийти сюда.
— Нет проблем. Здесь, кстати, есть телефонный номер. Если ты захочешь достать еще дозу.
Кэт вручила матери фирменный спичечный коробок «Мамма-сан», на внутренней стороне которого был нацарапан номер мобильного телефона.
— Ты позвонишь по этому номеру и спросишь Грязного Дэйва, — сказала Кэт.
— Грязного Дэйва? — От ужаса Оливия округлила глаза.
— Именно, — подтвердила Кэт. — Он обслуживает мой кухонный персонал.
— Под словом «обслуживает» ты имеешь в виду, продает им наркотики?
— Нет, я имею в виду, что он приходит раз в неделю и наглаживает им одежду.
— Неужели ты считаешь, что я позвоню некоему Грязному Дэйву и попрошу его продать мне наркотики?
Кэт вздохнула.
— Мне все равно, что ты будешь делать. Весь этот сыр-бор развели из-за тебя, а не из-за меня.
— Ты жестокая твердолобая корова! — огрызнулась Оливия, внезапно ощутив вспышку гнева.
— Ну что ж, у меня была хорошая учительница, — ответила Кэт.
Но тут же прикусила язык. Она вспомнила, что раньше мать не давала волю своему языку, но когда сдавали нервы, Оливия начинала швыряться ботинками. А Кэт не хотела, чтобы сегодня ее мать снова начала швыряться ботинками. Перед ней сидела больная женщина, и Кэт хотелось поскорее вернуться домой, лечь в постель и почувствовать, как в животе пихается ее ребенок, словно пытаясь расширить свой крошечный мирок.
— Надеюсь, ты знаешь, что с этим надо делать? Его надо подогреть…
Оливия подняла руку.
— Я ведь не твоя воспитательница из Брайтона, так что не беспокойся. Господи, неужели именно мое поколение породило вашу культуру?
— Это не моя культура.
Кэт встала, собираясь уходить.
— Я тебе так благодарна! — поспешила сказать Оливия. Голос ее потеплел, пальцы нервно теребили спичечный коробок. — Ты сюда пришла. Ты это сделала. Понимаю, прошло много времени. Твоих сестер я видела довольно часто, но тебя никогда.
Кэт посмотрела ей прямо в глаза.
— Не нужно излишней сентиментальности. Я сделала это только потому, что меня попросила Меган.
— Я всегда считала вас очень красивыми.
— Что?
— Всех троих. Тебя и твоих сестер.
Кэт засмеялась.
— Меган хорошенькая. Джесси, действительно, можно назвать красавицей. Но только не меня.
— Не надо себя недооценивать, дорогая. У тебя потрясающие ноги. У меня есть приятель — психиатр — так вот, он считает, что это непростое дело. Женщине трудно пережить, когда ее дочери вырастают и становятся писаными красавицами. А для нее самой все будто клонится к закату. Вот, красивые дети, которые выросли в красивых женщин. Мои три дочери.
— Твои три дочери?
Кэт не стала продолжать, и тишина будто сказала за нее: «У тебя нет права так нас называть!»
Оливия бросила взгляд на телефон Грязного Дэйва, у нее дрожали руки. «Она превратилась в старушку», — подумала Кэт. Когда это ее мать успела превратиться в старушку?
— Но сейчас с ними обеими трудно связаться, — сказала Оливия. — Меган на Барбадосе. Джессика в своем проклятом Китае. Сколько еще она собирается там торчать?
— Разве они не посылают тебе открытки?
— Ты ведь знаешь, зачем мне это, правда? Ты ведь понимаешь, почему на склоне лет я собралась стать наркоманкой?
— Меган сказала. — Пауза. — Мне очень жаль.
— Неужели?
— Разумеется, жаль. Я бы такого никому не пожелала.
— Не поворачивайся ко мне спиной, Кэт! Этот специалист, которого мне рекомендовала Меган, просто ужасен! Боли становятся все сильнее! И тремор. Хочешь, расскажу тебе одну забавную вещь? Рассеянный склероз не укорачивает жизнь! То есть мускулы слабеют, человек дрожит, как осиновый лист, и слепнет, как крот! Но эта болезнь его не убивает! Он должен с ней жить!
«Мир жесток, — подумала Кэт. — А ты лучше спроси об этом своих детей, которых когда-то бросила». Но сегодня ей трудно было ненавидеть мать. Труднее, чем когда-либо раньше.
— Надеюсь, что эта штука принесет тебе хоть какое-то облегчение, — сказала Кэт, кивнув на пачку из-под сигарет. — По крайней мере, я тебе этого желаю.
Внезапно Оливия схватила ее за руку. Кэт почувствовала, как длинные пальцы Оливии буквально впились в ее кожу чуть пониже локтя. Так обычно поступают взрослые, когда пытаются непокорного ребенка удержать от чего-то, о чем он пожалеет. От этой внезапной физической близости Кэт вздрогнула, как от электрического удара. Она с трудом перевела дыхание.