Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII
Шрифт:
— Великий боже!— повторил он.— Если этот злодей и его хозяин — люди, неужели и я человек? Молю тебя, обрати свой взор на наши два честолюбия — одно корыстно, запятнано кровью, другое чисто, самоотверженно; одним движет ненависть, другим — любовь. Взгляни на нас, господи, взгляни, рассуди и прости. Прости, ибо мы совершили величайшее преступление тем, что единожды шли с ними по пути, имя которому — честолюбие, какова бы ни была его конечная цель.
Жозеф топнул ногой и резко прервал его.
— Когда вы кончите молиться,— сказал он,— уведомьте меня, согласны ли вы мне помочь, и я тотчас же освобожу вас.
— Ни за что, нечестивец, ни за что я не приму от тебя помощи,— ответил д'Эффиа,— ни за что не совершу убийства! Я отказался от этого, когда обладал могуществом и мог распоряжаться тобой.
— Вы совершили ошибку: теперь власть была бы в ваших руках.
— Ах, разве дала бы мне счастье власть, разделенная с женщиной, которая не понимала меня, недостаточно любила и предпочла мне корону? После ее измены я не пожелал завоевать то, что называется властью; посуди же сам — возьму ли я власть, добытую путем преступления!
— Непостижимое безумие! — воскликнул капуцин, смеясь.
— Все — с ней, ничего — без нее,— такова моя сокровенная мысль.
— Вы отказываетесь из упрямства и тщеславия. Это невероятно, неестественно!— продолжал Жозеф.
Ты отрицаешь преданность. — сказал Сен-Мар. — Понимаешь ли ты, по крайней мере, преданность моего друга?
— Ее также не существует; он последовал за вами, потому что…— Капуцин замялся, подыскивая слова.— Потому что… он вас многому научил, вы его творение… Он дорожит вами из самолюбия как своим созданием… Он любит читать вам наставления и чувствует, что уже не найдет больше такого покладистого восторженного ученика… Он убедил себя, что жизнь его связана с вашей… Или нечто в этом роде… он следует за вами по привычке… Впрочем, еще не все кончено… Посмотрим, что будет дальше, во время допроса; он, несомненно, станет отрицать, что знал о заговоре.
— Он не станет этого отрицать! — горячо воскликнул Сен-Мар.
— Так, значит, он знал о нем? вы это признаете? — торжествующе спросил Жозеф. — Вы еще никогда этого не говорили.
— О небо! Что я сделал? — простонал Сен-Мар, закрывая лицо руками.
— Успокойтесь: он будет спасен, несмотря на это признание, если вы примете мое предложение.
Д'Эффиа молчал.
— Спасите же вашего друга…— продолжал капуцин.— Вас ожидает милость короля и, быть может, на мгновение изменившая вам любовь…
— Человек ты или лет, но если у тебя есть в груди нечто похожее на сердце, — ответил узник,— спаси его; он чистейшее из созданий божьих. Только вели вынести его отсюда во сне, ибо, стоит ему проснуться, и ты не совладаешь с ним.
— А на что он мне? — спросил, смеясь, капуцин. — Мне нужны вы и ваше покровительство.
Запальчивый Сен-Мар вскочил и, схватив Жозефа за руку, грозно глянул ему в лицо.
— Я унизил своего друга, прося тебя за него, идем же, злодей! — сказал он, приподнимая стенной ковер, который отделял его покои от комнаты друга.— Идем, и посмей усомниться после этого в преданности и в бессмертии души!… Сравни тревогу своего торжества со спокойствием нашего поражения, сравни низость своего могущества с величием нашей неволи и свое кровавое бодрствование со сном этого праведника.
Одинокая лампа освещала де Ту. Молодой человек все еще стоял на коленях перед большим черного дерева распятием, — по-видимому, но уснул во время молитвы; голова его была откинута, и закрытые глаза, казалось, взирали на крест; на губах блуждала спокойная неземная улыбка, обессиленное тело прислонилось к скамеечке, покрытой ковром.
— Господи Иисусе, как сладко он спит! — проговорил пораженный капуцин, по забывчивости примешивая к своим мерзким речам святое имя, которое он привык произносить каждый день.
Тут он внезапно отшатнулся и поднес руку к глазам, словно ослепленный небесным видением.
— Брр… все это ребячество, — сказал он, встряхивая головой и проводя рукой по лицу.— Но ему можно поддаться, если начнешь размышлять… Эти мысли хороши, как дурман, для успокоения… Но дело не в этом: скажите, да или нет?
— Нет, — ответил Сен-Мар, выталкивая капуцина за дверь,— я не хочу больше жить и не раскаиваюсь, что вторично теряю де Ту, ибо он тоже отказался бы от жизни, купленной ценой преступления; не для того он сдался в Нарбонне, чтобы бежать из Лиона.
— Разбудите же его, сюда идут судьи,— раздался злобный, насмешливый голос взбешенного капуцина.
В ту же минуту, при свете факелов, вошли вслед за отрядом шотландских стрелков четырнадцать судей в длинных мантиях, лиц которых почти не было видно. Разделившись на две группы, они сели в полном молчании по обе стороны просторной камеры; это были комиссары, уполномоченные кардиналом вести торжественный и зловещий процесс,— кардинал Ришелье, будучи в Тарасконе, лично выбрал и внес в списки имена этих надежных и преданных ему людей. По его приказу, верховный судья Сегье самолично прибыл в Лион дабы избежать, говорится в наказах или повелениях, которые Ришелье посылал королю Людовику XIII через Шавиньи, «дабы избежать всяких неурядиц, могущих произойти, если его там не будет. Г-н Марийак,— добавляет он, — был в Нанте на процессе Шале. Г-н Шато-Неф присутствовал в Тулузе при казни г-на де Монморанси; г-н де Белиевр был в Париже на процессе г-на де Бирона. Высокое положение этих господ и разумение ими всех тонкостей правосудия весьма нам необходимы».
Итак, верховный судья Сегье спешно приехал на вызов; но в Лионе он получил приказ не являться в суд, дабы на него не повлияли воспоминания о его давнем расположении к узнику, с которым он виделся лишь с глазу на глаз. Прежде всего комиссары и он сам торопливо выслушали трусливые показания данные герцогом Орлеанским в Вильфранше, в Божоле и затем в Виве в двух лье от Лиона, куда этот трусливый вельможа прибыл наконец по повелению кардинала, растерянный, дрожащий, с несколькими слугами, которых ему оставили из жалости, и под зоркой охраной французских и швейцарских стрелков. Кардинал заранее определил роль Гастона и продиктовал ему слово в слово все ответы; и в награду за эту покорность его избавили, вопреки установленному порядку, от тяжкой очной ставки с господами де Сен-Маром и де Ту. Затем верховный судья и комиссары допросили герцога Буйон ского и, собрав нужные сведения, обрушились на двух молодых подсудимых, спасти которых никто не хотел. История донесла до нас лишь имена государственных советников, сопровождавших Пьера Сегье, имена остальных чиновников не сохранились, известно только что среди них было шесть человек от гренобльского парламента и двое председателей суда. Во главе их стоял судья-докладчик, рекетмейстер Лобардемон, во всем ими руководивший. Жозеф что-то часто и подобострастно говорил судьям на ухо, исподлобья, с жестокой насмешкой посматривая на Лобардемона.
Было решено, что кресло послужит скамьей подсудимых, и все умолкли, чтобы выслушать ответы Сен-Мара.
Он сказал тихим, спокойным голосом:
— Передайте господину верховному судье, что я мог бы по праву обратиться в парижский парламент с просьбой об отводе назначенных судей, ибо среди них есть два моих врага, и во главе их стоит один из моих друзей, сам господин Сегье, которого я некогда утвердил в его должности, но я избавлю вас, господа, от многих беспокойств, признав себя виновным в заговоре, мною одним задуманном и осуществленном. Я желаю умереть. Следовательно, мне больше нечего сказать о себе; но во имя справедливости, оставьте жизнь тому, кого сам король назвал честнейшим человеком Франции и кто умирает только из-за меня.