Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого
Шрифт:
Это было 5 сентября 1763 года, в Хюберге.
Хозяин занялся размещением путешественников.
— Ваши друзья Григорий и Алексей Орловы оказали мне чудесный прием, — сообщил Александр. — Понадобился весь мой талант притворства и много осторожности, чтобы не показаться им странным и не выдать себя. Меньше чем за день они сумели отыскать кормилицу и ребенка, которые, как оказалось, находились у княгини Голицыной.
Александр пригубил немного вина, это было белое рейнское, которое очень подходило к жареной форели.
— Мне пришлось отнести цветы и помолиться на могиле этой странной женщины и разыграть комедию, изобразив горе, которого
— Но все-таки испытывали хоть немного, я надеюсь.
— Разве она не является матерью моего первенца? — ответил вопросом Александр, ставя на стол бокал. — В конце концов, я спрашиваю себя, разве благодарность по отношению к этой женщине, которая продолжила вашу линию, не может быть важнее супружеских уз?
Сын бросил на отца вопросительный взгляд. Разве Себастьян отдалился от Данаи не потому, что не желал связывать себя подобными узами? Но никакой сын не может до конца проникнуть в сердце собственного отца. Александр сменил тему:
— Ваши друзья не хотели меня отпускать, заявляя, что мое место в Санкт-Петербурге, что императрица непременно подыщет мне высокую должность при дворе и что достаточно будет лишь сменить имя, чтобы меня принимали как русского аристократа.
— И что это за имя?
— Салтыков.
Себастьян посмотрел на сына с искренним удивлением.
— Вам известно это имя? Кто это? — спросил Александр.
— Бывший фаворит Екатерины.
— Что за неразбериха! Когда я встретился с кормилицей — которая, к слову сказать, говорит только по-русски, что поставило меня в весьма затруднительное положение, поскольку предполагается, что я тоже говорю на этом языке, как и вы, не правда ли? — так вот, я увидел некую пожилую даму в слезах. Это оказалась принцесса Анхальт-Цербстская, мать императрицы. Она со вздохами приняла меня в свои объятия.
Себастьян слушал рассказ с беспокойством. Александр смотрел на него. Казалось, на душе у отца было очень тяжело. Граф выпил глоток вина. Франц переменил приборы и вновь наполнил стаканы.
— Оказывается, баронесса Александра-Вильгельмина Вестерхоф была ее внебрачной дочерью. Следовательно, старшей сестрой императрицы. Мой сын Петр, такое имя его мать выбрала, когда была уже на смертном ложе, приходится племянником императрице и наследником русского престола после царевича Павла, поскольку является его двоюродным братом.
Себастьян глубоко вздохнул. Столь знаменитое родство с семейством Романовых, история которого буквально пропитана кровью, представляло для ребенка смертельную опасность.
Зато наконец-то объяснилось, отчего баронесса Вестерхоф была так одержима династическими вопросами.
— Они спросила вас, куда вы отправляетесь? — осторожно поинтересовался Себастьян.
— Разумеется. Я ответил, что намереваюсь отвезти сына в Лондон.
Себастьян погрузился в размышления.
— Этот ребенок окажется в безопасности лишь тогда, когда его сочтут мертвым. Нужно, чтобы судьба его не зависела от тех, кто вдруг пожелает опротестовать легитимность царевича.
— Что вы собираетесь предпринять?
— Мы отошлем эту кормилицу и наймем другую. Месяца через два-три я сообщу Орловым, что ребенок умер от крупа. Имя Полиболос им неизвестно. Маленький князь Петр Полиболос не привлечет их внимания.
Через несколько мгновений Себастьян спросил:
— Принцесса Анхальт-Цербстская открыла вам имя отца баронессы?
— Да. Это герцог Курляндский.
— То есть в придачу на нас свалится еще и Пруссия, — простонал Себастьян. — Доверьтесь мне, мы сошлемся на то, что вы не можете держать кормилицу, не владеющую языком страны, где ей приходится жить, я ей заплачу, и она отправится обратно в Россию. Мы наймем другую, которая говорит по-английски, по-немецки или по-французски, и вы отвезете ее в Лондон. После вашего тайного отъезда я закажу здесь заупокойную службу по несуществующему ребенку. Нужно, чтобы вы были в безопасности. Иначе Екатерина не оставит нас в покое еще долгие годы.
— Вы правы, впрочем, как и всегда. Но что за приключение!
Александр рассмеялся.
— Эти люди — ходячие неприятности, — вновь заговорил князь.
— Мало того, эти неприятности отражаются на вас. Как, по-вашему, Екатерина справляется со своей новой ролью?
— Русские всегда недовольны, это у них в характере. Теперь какая-то клика обвиняет ее в том, что она убила двух царей, Петра Третьего и Ивана Шестого.
— Иван Антонович умер? — спросил Себастьян.
— Если верить братьям Орловым, он будто бы взбунтовался в тюрьме, попытался сбежать и был убит. Неужели вы связали свою судьбу с этой страной? Они убивают друг друга даже в мирные времена!
— Нет, — ответил Себастьян. — Я не связал свою судьбу ни с какой страной.
Франц подал десерт: клубнику со сливками.
— Когда я об этом думаю, то понимаю, что хотел бы жить во Франции. Или в Англии, — вздохнул Себастьян.
— Почему же вы туда не едете?
— Я пытаюсь усилить масонские ложи, изгнать оттуда амбициозный дух и мелкие дрязги. Они не должны превращаться в клики местных дворянчиков, доступ в которые будет гарантирован по праву крови. Многие из этих людей заняты не философскими размышлениями, а, например, проблемами гардероба или чем-нибудь в этом роде. Во всяком случае, даже при поддержке короля я не могу вернуться во Францию, пока у власти Шуазель. Он находится на службе у братьев Пари-Дювернье. Он ненавидит Англию, как если бы она оскорбила его собственную мать.
Александр внимательно посмотрел на отца.
— Вы полагаете, что философия возвышает разум? Разве нет философов, достойных презрения?
Себастьян улыбнулся, оценив тонкое замечание сына.
— Если философию воспринимают как секретное оружие, способствующее завоеванию мира, то нет, философия не возвышает разум. Я читал Платона. Он считает, что понять и овладеть миром возможно, наблюдая за ним. Я не знаю, каким он был человеком, поскольку не был с ним знаком. Но меня удивляет, что служил он тирану Дионисию Сиракузскому. Он совершил ошибку, приняв неверное решение, ибо наблюдатель воспринимает лишь то, что его интересует, и опускает все остальное, то ли потому, что не в состоянии все охватить, то ли потому, что считает это бесполезным. Платон не расслышал сарказма своего предшественника Гераклита, который смеялся над людьми, которые полагали, будто диаметр солнца «длиной с человеческую ступню», как он говорил, поскольку так оно и выходит, если смотреть на солнце, лежа на спине, закинув ногу на ногу. Я читал Декарта: его «Рассуждение о методе» — настоящий военный трактат. Человеческое существо он рассматривает как механизм, а природу — как землю, которую предстоит завоевать.
— Но вы же сами занимаетесь химией? — спросил Александр. — Разве не для того, чтобы понять мир и его материю?
— Именно так. Но я также совершил открытие, которое мне не удается понять и упоминания о котором я не нашел ни у одного из великих авторов.
— Это та таинственная земля, о которой вы как-то рассказывали?
— Да.
— У вас так и нет никаких объяснений?
— Никаких, разве что, возможно, ее материя сродни материи солнца.
— Выходит, учиться чему-либо — напрасная затея? А разум всего-навсего иллюзия?