Сен-Жермен
Шрифт:
Его ждал бесславный, более того, бесстыдный конец. Я воочию видел это. Но этого было далеко, в ту пору мне приходилось соображать, как уберечь Тинатин от самоубийства. Мне приходилось постоянно держать под наблюдением Сосо, чтобы тот не попытался ворваться в шахский шатер и заколоть Надира. Шамсолла по моему приказу не спускал с него глаз. Мы с Еропкиным дотошно обсудили все возможные способы передачи корреспонденции. Он мне понравился. Этот грубоватый московит ни разу не дрогнул, вел себя достойно. В те дни я испытывал крайнюю степень возбуждения, пил свой чудодейственный "чай", спал, как убитый, а в минуты бодрствования неотрывно прикидывал - как бы мне не проиграть партию.
Прежде всего, я повел себя тише воды, ниже травы. Смирение отчетливо читалось на моем лице. Только раз я попытался обратиться к разуму повелителя, воззвать
Глава 9
Я снял дом в Новой Джульфе, левобережном районе столицы Персии Исфахана, заселенном в основном армянами, и с первого же дня стал готовиться к побегу. Другого способа покинуть Персию я не видел. Тинатин проплакала всю весну. Брат её отправился на родину, однако, к моему удивлению, через месяц вернулся в столицу навестить сестру. Мне бы следовало повнимательнее присмотреться к Сосо, но в ту пору мне было не до этого. Я наконец познакомился с человеком, чья осведомленность в тайных знаниях Востока была поразительна.
Новая Джульфа считалась богатым районом, здесь проживали в основном купеческие семьи. Местные воротилы держали в руках всю внешнюю торговлю Персии, вернее, тот кусок, который им удалось удержать в руках под напором энергичных индийских, голландских английских и французских купцов. В ту пору европейцы ещё только подступали к богатствам Персии, так что мои соседи по кварталу были важные, имеющие вес в правительстве люди. Я скоро подружился с ними и, прежде всего, со столпом католической веры в Персии графом Арутюном Шарманом и его братом Леоном, а уже они свели меня с известным в столице аптекарем - по-местному аттаром - Хамдаллахом Мустауфи Казвини. Он держал лавочку на самой большой в мире площади Майданешах, раскинувшейся перед дворцом властелина и окруженной двухэтажной аркадой торговых рядов.
Мы часто беседовали с ним о различных способах, применяемых западной и восточной медициной для лечения больных. Быстро сошлись на том, что за траволечением будущее, особенно если знаток умеет извлечь из травы некую эссенцию, в которой заключена её душа. Если сведущий человек в совершенстве знаком со способами возгонки, перегонки и вытяжки из настоев существенных веществ, если он чувствует силу и владеет тайным алхимическим знанием, то тогда он может считать себя подлинно образованным человеком.
Как-то я пришел к нему пополнить запас своих снадобий и в тот день в первый раз услышал о свойствах удивительного растения, называемого беленой, чей сок способен разжечь воображение, нагнать страх и подарить небывалое блаженство. Главное, знать, в какой пропорции смешать её с другими травами, как приготовить отвар и как им пользовать.
Быт мой тоже постепенно налаживался. Однажды утром, в апреле, когда все окрестности Исфахана запестрели цветами и наступило время сбора лекарственных трав, я неожиданно услыхал пронзительное: "Дареджан! Дареджан!" - и почувствовал такое облегчение, что на радостях устроил пир. Здесь я позволил себе сказать тост, в котором напомнил Тинатин и её брату, что лучший помощник в беде - это терпение. Храбрость и напор - лучшие добродетели только в том случае, когда выдержка, смирение и разум подготовят почву для дерзости. Этот час скоро пробьет, сказал я молодым. Видно, скучно говорил. Шамсолла, сидевший в комнате, только усмехнулся, а вспорхнувшая Тинатин чмокнула меня в щеку. Мне бы тогда обратить внимание на её блестящие глазки, вслушаться в переливчатый смешок, осадить бы Сосо, порывавшегося увезти сестру в северную страну, где ждет её любимый. Однако в ту пору я был на седьмом небе, с помощью Хамдаллаха я нашел последнюю составную часть напитка, о котором небесные создания поведали мне во сне. Это был эликсир, продляющий жизнь. Результаты регулярного его употребления можно заметить на мне: согласно записи в церковной книге я уже четыре года, как торчу в могиле, а на самом деле сижу в карете, тороплю Жака, спешу в Париж.
Сразу после коронации Надир-шах начал подготовку к походу в Афганистан. Официально было объявлено, что властитель желает примерно наказать местные племена за измену престолу Персии, за мятежи, бунты, отказ платить налоги, за все зверства, содеянные ими в период междоусобицы десятых-двадцатых годов, однако все приближенные ко двору лица знали о конечной цели похода.
Надира влекла Индия!.. Благодатный край в междуречье священных рек Инда и Ганга, государство, основанное внуком Тамерлана Бабуром - империя Великих Моголов!
"Там залежи сокровищ, - в узком кругу говаривал Надир-шах. Россыпи!.. Пусть поделятся ими для богоугодного дела".
В августе сорокатысячный пеший корпус и сорокатысячное конное войско с большим количеством пушек выступили из Исфахана. 15 марта 1737 года персы взяли Кандагар, и уже через год после неудачных переговоров, в сентябре 1738 года шах со ста восьмидесятитысячным войском двинулся на Кабул. Шел путем Александра Македонского. Покорив главный город Афганистана, направился к Джелалабаду, и в конце ноября вышел на берег Инда. Здесь, возле крепости Атока, его настигла весть о гибели брата Ибрагима, который был отправлен в Дагестан, чтобы тот расправился с непокорными лезгинами.
Никто, кроме Мехди-хана, не смог предвидеть, как отзовется в сердце Надира это печальное известие.
В конце декабря пали Лахор и крепость Шоль-э-ма, что в переводе означает "Свет луны". Этот город славился на востоке своими более, чем четырьмя сотнями фонтанов. В Дели началась паника... Мехди-хан в своем письме описывал, что творилось на землях Пешавара, Пенджаба при приближении войска шаха. Например, в городе Азим-Абад, при появлении персидского авангарда воины местного гарнизона бросили доверенные им для защиты крепостные стены, разбежались по улицам и, окончательно лишившись от страха разума, принялись искать спасения в домах местных жителей. Горожане палками выгоняли их из-под своих кроватей, гнали на стены, заставляли брать в руки оружие. Выступивший навстречу Надир Великий Могол Мухаммед-шах имел при себе триста сорок тысяч воинов, триста орудий и две тысячи боевых слонов, однако бездарный повелитель позволил персам отрезать свою огромную армию от Дели. В наказание двор потребовал от Мухаммед-шаха сочинить героическую оду, в которой бы он сравнил себя с чудо-богатырем. Ода, по утверждению любимых наложниц, оказалась весьма изысканной и напевной. Визири и мудрые советники сочли, что прочтение этой оды в войсках должно было возбудить в солдатах боевой дух.
21 февраля Мухаммед прибыл в ставку Надир-шаха и смиренно преподнес ему свою корону.
– Да, она моя, - ответил Надир-шах, - но я возвращаю её тебе, брат мой!
Спустя два дня я добрался до армии и был представлен Надир-шаху. Он назначил мне аудиенцию сразу после вступления в Дели.
Приказ отправить меня в ставку шаха пришел в декабре 1737 года. Видно, до него дошли известия о неудачном побеге Тинатин и Сосо, а также о моих усилиях спасти молодого грузина и вернуть женщину в Исфахан. Хорошо, что везли меня не в кандалах. В пути мне оказывали почет, я пользовался относительной свободой. Вел беседы с мудрыми людьми, к которым мне дали рекомендации уважаемый Хамдаллах и некоторые армянские купцы, пытался разговорить дервишей. Те молчали - то ли вера не позволяла им открывать рот в присутствии гяура, то ли им сказать было нечего. Советовался с муллами, придерживающимися как шиитского, так и суннитского толка, радость которых от приказа объединиться в едином поклонении Аллаху под сенью святого имама Джафара Садыка, была невелика. Теперь правоверных мусульман следовало называть джафаритами, но за все время я ни разу не слышал, чтобы кто-то их священнослужителей использовал это наименование. Путешествие оказалось увлекательным, однако я ни на минуту не забывал о своих близких, оставленных в Исфахане - Тинатин и Шамсолле.