Сентиментальное бешенство рок-н-ролла
Шрифт:
Разумеется, больше имеют те, у кого мощней центростремительная энергия вакуума, у кого ритмичней работает сердце пустоты. Но все это создает катастрофический дисбаланс первичных энергий. Мужская активность, лишенная радикального обоснования, взбешенная перспективой рабского служения рациональной плазме, находит преступный, то есть кратчайший, путь к «обладанию» или взрывается хаотической агрессивностью. Выбежать на улицу, стрелять в толпу — первый акт сюрреализма, по мысли Андре Бретона. Действия «слепого», колотящего железной тростью окна поезда метро, тоже неплохая иллюстрация к подобному акту. Принцип хаотической агрессивности появился в начале этого столетия, когда искусство утратило традиционные формы и цели: дадаисты, футуристы, сюрреалисты, конкретисты основали свой художественный modus vivendi на эксцессе, внезапности, случайности, мгновенной реализации подсознательных импульсов. Но ведь долго это не могло продолжаться: даже если диссонансы нельзя разрешить, их энергия все равно истощается. Более того: оригинальность диссонанса остается в памяти умной материи, которая эту оригинальность усваивает и моделирует — компьютеры и электронные генераторы вполне способны моделировать краски, звуки, силуэты. И когда умная материя научится моделировать
Такой материи чужд неистовый фаллицизм, мужчина дионисийских или шиваистских культов. Потеряв роль идеолога и воспитателя, мужчина остался источником энергии, но энергии разумной — совсем необязательно включать тысячу вольт, когда надо всего 220 и пользоваться молнией, а не электроприбором. Мужчина приемлем как приятный, умеренный эксцесс и «джентльмен» в буквальном значении (нежный, милый мужчина). Если он артист — должен быть "любимцем публики" — аниматором, катализатором хороших настроений. Ницше в "Дифирамбах Дионису" написал так:
СижуВ этом маленьком оазисе,Коричневый, золотистый, сладкий, подобный финику,И мечтаю о круглой девичьей мордашке,вернее,о снежно-белых острых зубках,по которым тоскует сердцевсех теплых фиников.Дилемма артиста: или быть "теплым фиником", или… поить публику кровью сердца как пеликан своих птенцов, рыдать над трупом Дездемоны, изнывать от бешеной жажды истерзанного пыткой Квазимодо. Но драматический актер интерпретирует героя, как пианист интерпретирует композитора.
Иное дело рок-музыкант, который сначала творит, потом интерпретирует. Если он дорожит своей творческой индивидуальностью, положение у него не из легких. Стремление актера стать "любимцем публики" естественно и объяснимо: в конце концов, он хочет убедить зрительный зал в героизме своего героя и художественной ценности драмы. Положение рок-музыканта довольно двусмысленно: он, прежде всего, знакомит публику со своим произведением, но, с другой стороны, желает убедить ее и понравиться ей. Единственное, что может объединить индивида и социум — опьянение, вакханалия, экстаз. Так и случилось в эпоху расцвета рок-музыки, когда была найдена (случилась, снизошла) новая формула экстаза. Многоцветная внезапность длиннокудрых молодых людей, бешенство барабанов, гипноз музыкальной интенсивности — фаллический взрыв, удар наотмашь — змей Каа среди племени бандерлогов. Но:
Когда еще золотые рок-меныРазбивали гитары и усилители,Становилось яснее и яснее:Их тамбурины били тревогуИз глухого тупика,Который только похож на дорогу.Их тамбурины били sos ("Новая земля", альбом "Центромания"). Почему? Может, они предчувствовали бесполезность своей жертвенности? Действительно, довольно скоро удар раздробился в отголосках, золотая монета рассыпалась медяками, социум ассимилировал новый стиль, новую моду. Неизбежная энтропия фаллоса, расползание в хронологию ослепительного момента, растворение творческой инициативы в пьянстве и наркомании. Алкоголь и наркотики — когда-то великие стимуляторы сакральных инициаций — обернулись полной противоположностью, превратились в оружие, с помощью коего социум аннигилирует индивидуальность. В этом смысле, нет никакой романтики в судьбе Хендрикса, Моррисона или Дженнис Джеплин — обыденное растворение взрыва в рациональной плазме. Социум, отлично понимая, что творческие индивиды никогда не станут «своими», способствуют их убиению или трансформации в стерильных, импотентных антропоидов. Но артистам, живущим сейчас, нельзя о них сожалеть или вспоминать: crazy diamond или "мальчик в теннисных туфлях" отсиялись и отпелись. Память, воспоминания — это ядовитая среда, где распадается любой авангард. Спросят, что же нам делать? Ждать нового взрыва, нового события? Да. Лучше ожидание, чем имитативные попытки реанимации. Вспомним еще раз великий роман Дефо: у человека, не желающего идти по стезе отцов, появляются крупные шансы на одиночество. Творческая проблема становится проблемой экзистенциальной, часто невыносимой. Не хочется пресмыкаться перед толпой и страшно творить в пустоту. Как сказано в "Дифирамбах Дионису":
ТеперьМеж двух "ничто"скрюченныйвопросительным знаком,усталой загадкой,Загадкой для хищных птиц……стоит артист. Экзистенциальный выбор: стоять в столь неудобной позе или сидеть в комфортном оазисе. Но выбор, мне кажется, сделан: Василий Шумов повернут к тому «ничто», где живет "этот человек". В принципе это сделать очень нелегко — "выбросить талисман". Речь идет вот о чем: стать "любимцем публики" и сохранить ее любовь — задача сложная и, в известной степени, иррациональная, о чем упоминалось выше. Много опер, много хороших песен, много хороших певцов так и не сумели ее решить. Одного таланта мало, рекламы мало. Надобно иметь «талисман». В прямом смысле слова. Карузо, например, ставил в укромный угол сцены старый дождевой зонт, Наполеон носил перстень с карнеолом, Троцкий во время выступлений сжимал старую пуговицу — при случайном отсутствии талисмана сражение проигрывалось, опера проваливалась, оратора освистывали. Вера в талисман, понятное дело, существует с незапамятных времен и подчеркивает иррациональную составляющую всякого публичного успеха, необходимость магического соединения с
Итак: для работы в области авангарда необходимо отделаться раз и навсегда от религиозных, интеллектуальных и эстетических пристрастий и постепенно приближаться к полюсу холода своего бытия. В этой сфере снежной королевы необходимо отвернуться от поддержки Герды-земли и учиться складывать из ледяных кристаллов слова «мгновение», "вечность", но никак не «время», ибо события совершаются не в механическом времени. Это разделение, сепарация художественного «я» от психофизического, эфирного тела фантазии от тела ощутимого. Мистика, скажут. Есть немного, но ведь искусство — религия (Апполона, Диониса, неведомого бога) и, стало быть, мистический порыв. Надо культивировать раздвоенность — тогда между художественным и обычным «я» возникнет нейтральная зона, метафизическое "пустое место". Для чего? Опыт рационально-материальной жизни, прагматические идеи-фикс, тяготение к южной атмосфере комфорта и благополучия — все это одурманило дух, ожесточило душу и до крайности сузило жизненный горизонт. Мы не даем жить себе и, следовательно, другим, подпадая под status quo ложных, насильственных гармоний. Сепарация, образование нейтральной зоны необходимо для освобождения души или художественного «я» от материально-телесного захвата. Пусть наше рациональное тело функционирует в социальных условиях своей судьбы, душа должна развиваться независимо, иногда пересекаясь с ним «контрапунктически». Если мы признаем окружающий мир и любые его объекты живыми сущностями, проблема познания отпадет — бессмысленно «познавать» вечно "подвижное в подвижной среде". Познавать — значит останавливать, обнажать, рассекать, анализировать, потом соединять и делать "общий вывод". Обыкновенный разбой, одним словом, предполагающий изначально фамильярное отношение к окружающему и желание вступить в "интимную связь" с чем и с кем угодно. "Человеческий мозг, — писал Поль Валери, — не брезгует ничем и, подобно мухе, — контактирует со всякой вещью". Любопытство и жестокость мозга не знают границ и если бы не инстинкт самосохранения, он с удовольствием, из научных интересов, разделался бы со своим носителем — собственным телом.
У человека нормальной цивилизации, мозг — начало воспринимающее, впитывающее, лунное, по-женски ориентированное — берет энергию от сердца (активный, солнечный центр микрокосма) и, таким образом, его рациональная деятельность ограничена доминацией дающего жизнь интеллекта — сердца. От взаимоотношений этих двух единств зависит ситуация организма. Доминация одного над другим определяет личную ориентацию в частности и цивилизации в целом. Мы уже говорили о современном положении дел. Из-за катастрофы, случившейся несколько веков назад (ее причины объяснить трудно, да и не место здесь этим заниматься) мозг перестал получать от сердца необходимую интеллектуальную энергию и принялся охотиться за ней, извлекать ее из внешнего мира. Отсюда превалирование по-женски ориентированной, хватательно-познавательной агрессивности, использование «мужской», принципиально экстенсивной энергии в сугубо "женских целях". Научное познание, открытие и освоение новых горизонтов, прояснение доселе таинственного — все это "женское любопытство" в широких масштабах. Ученый, словно хорошая хозяйка на кухне, занят систематизацией, упорядочиванием своих объектов, изучением их узуальных, практических свойств. Хозяйку вряд ли интересует тема монолога закипающего чайника, ученый игнорирует магические и эстетические возможности полевого шпата. В этом смысле обоих отличает крайне поверхностное отношение ко всему окружающему: элементы надобно систематизировать, вещи пространственно упорядочить, События расположить хронологически…
Итак, в чем заключается работа человека, который хочет стать поэтом, музыкантом, авангардистом? В очень трудном процессе понимания очень простых взглядов: каждый объект одушевлен, следовательно, непознаваем; познание приличествует высокоорганизованной материи мозга, но не интеллектуальной интуиции сердца; рациональное познание либо убийство, либо грубое оскорбление чувств объекта.
Значит ли это, что надо снимать шляпу перед кастрюлей или просить, перед использованием, разрешения у зубной щетки. Да, по мысли джайнистов и дзэн-буддистов. Вопрос решается индивидуально. Поскольку артист — существо архаическое, он может последовать примеру дикаря, который, перед изготовлением пироги, спрашивает у дерева, хочет ли оно плавать.
Примем вышеизложенное в качестве эвристической гипотезы и попробуем сделать еще несколько выводов. Я пытаюсь написать о музыканте и всякие такие пассажи и отступления казались бы излишними, если бы речь шла о композиторе в обычном смысле, об авангардисте в области электронно-серийной музыки, короче говоря, о «специалисте». Но поскольку я понимаю рок-музыку как великое стремление вернуть музыке глобальный характер, как мировоззрение и образ жизни, то соображения общего плана и блуждания вокруг да около вполне оправданы. Кстати, употребив только что слово «авангардист», я понял, что лучше отказаться от этого двусмысленного понятия. В любом виде искусства функционируют свои авангардисты, которые ставят перед собой, как правило, чисто формальные задачи и создают свои системы. Музыка двадцатого века — яркий тому пример: любой крупный композитор, начиная с Шенберга, разрабатывал свои теории, зачастую даже прежде творческих сочинений. Посему ограничимся общим словом «артист» (artifex, человек искусства).