Сепаратисты
Шрифт:
Внутри было три огромных собора, построенных уже позднее, мужской и женский монастыри, резиденция архиепископа, несколько двухэтажных корпусов для самих монахов и временного помещения богомольцев. Трапезные для них же. Помещения мастерских и хозяйственные пристройки. По древнему уставу монахи и посвященные не должны жить в праздности, а трудиться на благо. Потому и проповедники ходящие по дорогам не просто просили, а отрабатывали подаяние.
Гора не просто сама себя обеспечивала самой разнообразной продукцией, она еще и выпускала товары на продажу, за счет этого помогая многим неимущим и
— Впечатляет? — спросил голос сзади.
— Еще как! Локтей семь в высоту. Это сколько ж уничтожили! — оборачиваясь, признался Шаманов.
— Всего пять с половиной, но ни одного целого Храма тех времен не сохранилось, — сказал уже пожилой плотный и невысокий монах. — Часть позже отреставрировали, но стиль не тот, — он поморщился.
Стен отреагировал запоздало, но встал по стойке смирно чисто машинально. В лицо он архиепископа конечно не знал, ряса была самого что ни есть затрапезного вида, но большое кольцо на пальце и свита на заднем плане не оставляло места сомнениям. И проводник тут же торчит с прежним невозмутимым видом.
— Владыко святый, преблагий, молим Тя, в милости богатаго, милостива быти нам, — сообщил, прежде чем успел подумать.
— Достаточно, — сказал архиепископ спокойно. — Думаю и символ веры произнесешь без запинки, хотя на служениях бываешь не часто.
Ну я и не сомневался, что справки наводили серьезно.
— Кто не знал войны, не знает и Бога. Вера она в душе.
— В душе должна быть Любовь!
— Наверное, во мне ее недостаточно. Я не способен 'при виде нравом зловредных испытывать сострадание и любить кмо родичей'
— Немногие поднялись на столь высокую ступень. К моему стыду, — сообщил архиепископ, — я тоже не идеален. Насколько проще не вспоминать об окружающем мире. Увы… Кроме духовной необходимости окормлять верующих неизбежно приходится думать о мирском. Скажи мне, куда ты идешь? К чему стремишься?
— Меня часто спрашивают: 'За что мы сражаемся?'. Не за сиюминутные выгоды. Мой народ должен иметь возможность выбирать или изменять форму правления, при которой они живут. Никто нам не поможет, если сами себе не поможем. Любовь? Мое сердце наполнено любовью к моей стране. С чего это я должен обожать Шиол? С какой стати королевский парламент в Баллине ведает законодательством на Патре? Почему губернатор назначает чиновников из послушных ему и не заботящихся о народе? Это наше дело решать лучше или худше и убирать негодных!
— И это будет добро?
— Скорее всего, не для каждого. На этой дороге предстоят бои и страдания и не всякий доживет до финиша. Я вовсе не уверен в скорой победе. Возможно, предстоят годы борьбы с переменным результатом. Успех — не вечен, провал — не навсегда: уверенность в своей правоте и готовность пожертвовать для общего блага может изменить всё.
— Только массовая поддержка народа привет к победе.
— Вы правы и в данной ситуации я не имею права отдавать предпочтение части народа за счет остальных. Я ортодокс, пусть и не очень прилежный. Тем не менее, я не потерплю ни религиозного гнета, ни религиозной розни среди патранов.
Сказано с откровенным вызовом. Если архиепископ имеет свои виды на дальнейшее и собирается ставить условия, пусть будет готов.
— Сменить власть одной религии на другую? Никогда! Подлинная национальная общность может быть построена только на основе социальной справедливости. Равенство для всех граждан, независимо от происхождения и вероисповедования!
— 'Все люди братья, неплохо бы помнить основы катехезиса.
— Существует лишь единый Бог.
Никто не знает Его истинной природы.
Есть ли такое место, где нет Его?' — пробормотал Стен. Вбитое с детства остается там навсегда, даже если с возрастом получаешь образование инженера.
— Всякое гонение за веру преступно, — провозгласил архиепископ. — Наш Бог не провозглашает национального или кастового неравенства, никого не ведёт и никого не наказывает. Мы свободны в своей воле. И все-таки… Что будет с не пожелавшими идти за тобой?
— Отказавшиеся от свободы ради безопасности, — жестко ответил Стен, — не заслуживают ни свободы, ни безопасности.
— Сначала врагом объявляется тот, кто против нас, потом тот, кто не с нами, потом тот, кто не поспевает за нами, потом тот, кто справа или слева. В конце концов, или живых не останется, или они пройдут по твоему трупу раньше. Доброта еще никогда не отнимала силы у свободных людей. Политику иногда приходится становится снисходительным. Это не роскошь, а необходимость.
— Есть общие принципы одинаковые для всех, — осторожно произнес Стен. Не первый день он стремился получше сформулировать лозунги для Национальной Лиги и хотелось проверить на умном оппоненте. — Богатых и бедных, крестьян и горожан, ортодоксов и реформаторов. Вера в Бога, национализм, социальная справедливость, равноправие. Еще проще — принцип взаимопомощи — вместе работать и достигать общих интересов.
— Звучит так расплывчато, что может и сработать… Я вижу на тебе Божественную печать, — сказал архиепископ после паузы.
— Извините, я как-то не рвусь принять обеты. Недостаточно просветлен и мысли не туда направлены.
— Не надо так пугаться. В монахах тебе не место. Речь о другом. Когда-то это называли предрасположенностью к магии. При определенном обучении удивительные вещи творили люди.
— Вы хотите сказать, — вытаращился в изумлении Шаманов, — что Война Богов не сказка?
— Война Магов, — резко поправил архиепископ. — Не повторяй глупости! Они были люди, пусть и с неординарными способностями.
А значит в Храмах, подумал Стен старательно пытаясь не выдать смятения и сохранить невозмутимое выражение лица, в архивах, могут быть погребены очень занятные сведения о прошлом. Историки не знают где копать гораздо полезнее, чем в песках и древних развалинах. Или знают, да мордами не вышли. Не пускают. И Орден Крови вполне может оказаться не выдумкой. Ай-ай, это ведь не оговорка. Спроста бы не намекнул. Это очень увесистый крючок для меня. Кому ж не охота получить огромную силу и знания? Разве совсем уж продвинутым по пути просветления и их немного. Точно не я. Ладно, временно оставим в дальнем чуланчике идею. На старости лет голову обрею.