Сэр Евгений. Дилогия

Тюрин Виктор Иванович

На следующий день меня подняли с первыми лучами солнца. Я еще не успел окончательно проснуться, как меня почти вытолкали во двор, где навесили мешок песка на спину и заставили вместе с другими адептами нарезать круги по замковому двору, несмотря на проливной дождь. Привыкшему к вольностям походной жизни, подобное начало мне совсем не понравилось, так как от него попахивало казарменной дисциплиной.

Вернувшись в свою комнату, я только успел переодеться во все сухое, как меня позвали к завтраку. К моей радости в еде нас не ограничивали, но при этом на столе была только простая пища: каша и мясо. Вместо вина - родниковая вода.

После еды, слуга отвел меня в помещение, отдаленно похожее, на школьный класс. Несколько длинных столов с двумя рядами лавок. Здесь меня ожидал мой первый наставник. Худой, низкорослый человечек, с длинным носом и унылым видом, который придавали ему резко опущенные вниз уголки губ. Он не был физически крепок, а значит, скорее всего, является проводником идей Хранителей.

"Физически

слаб, не воин, значит местный идеолог. Будет проводить со мной политику партии Хранителей. Ладно. Флаг тебе в руки и барабан на шею, агитатор!".

Но как оказалось, я поспешил со своими выводами. Судя по нашей беседе, он оказался не пропагандистом Хранителей, а специалистом другого рода, которого с большой натяжкой можно было отнести к профессии психолога. Мы битый час выясняли особенности моей биографии, пока на его не сменил веселый толстяк - и все началось снова. Судя по тому, что тот оказался в курсе ранее задаваемых мне вопросов, то вывод напрашивался сам собой: он подслушивал. До самого обеда, сменяя друг друга, они допрашивали меня, время от времени, пытаясь сбить с толку или подловить на провокационных вопросах. После обеда все повторилось снова. Тут я позволил себе поскандалить. Дескать, я дворянин, а вы два ублюдка, которые хрен знает, чем занимаетесь. На конюшню вас, да плетей по полсотни влепить…. Возмущение получилось вполне качественное, хотя бы потому, что их непрерывный допрос меня и в самом деле вымотал. Толстяк, на которого я все это вывалил, ни сказав, ни слова, быстро вскочил и ушел, чтобы спустя некоторое время вернуться с шевалье де Морнье, секретарем графа. Войдя, тот, чуть ли не с порога, процитировал мне слова графа, сказанные при нашей встрече: - Есть, дышать, отдыхать и думать - только тогда, когда разрешат наставники!

Он не ограничился только этой фразой, но суть его короткой воспитательной лекции заключалась именно в ней. Закончив воспитательный процесс, он ушел, а доморощенные психологи продолжили свою работу. Хотя их допросы были замаскированы под простую беседу, и неискушенному человеку трудно было понять, что прячется в их глубине, но я к подобному типу людей не относился. Для меня, их хитрости и уловки лежали на виду, как и их метод, который заключался в том, чтобы сбить человека с толка, запутать, а если получиться запугать. Судя по всему, эта парочка была своего рода "детектором лжи" в средневековом исполнении. Я не большой знаток латинских мудростей, но одну я запомнил крепко. "Кто предупрежден, тот вооружен". Так что мне не составило особого труда водить их за нос.

На следующий день все продолжалось заведенным порядком, а вот после обеда третьего дня, когда я сидел в ожидании начала очередного допроса, дверь неожиданно распахнулась, и в нее ввалились оба психолога, на вид хорошо выпившие. И у каждого в руке приличный бурдюк вина. Веселыми голосами они заявили, что я прошел их проверки, после чего предложили выпить по этому случаю. Я начал отнекиваться, а потом решил: если что не так - им первым по голове настучат! Наше веселое и шумное застолье продолжалось где-то с час, до тех пор, пока не прозвучал вопрос, которые называются провокационными. Только тут я сообразил, что это не веселая традиция, а очередной тест. Им хотелось понять, как ведет себя человек в неформальной обстановке, умеет ли пить, как держится после выпивки. Ведь алкоголь снимает тормоза: враль, болтун или задира обязательно проявит себя.

На следующее утро в класс вошел новый преподаватель, и я сделал вывод, что вчерашний "пьяный" экзамен успешно сдал. Наставник имел вид добродушного дядюшки. Круглое лицо, пухлые губы, растянутые в улыбке, приличный животик - все говорило о веселом, добродушном нраве человека, если бы не его взгляд. Холодный и цепкий. С ним мы беседовали о различных религиях, о Боге, о дьяволе, параллельно он осторожно пытался выяснить, как я понимаю и толкую Евангелие и Библию. Добродушный вид, вкрадчивый тон и мягкая улыбка были своего рода хитрой ловушкой, призванной вызвать доверие со стороны испытуемого, тем самым дать возможность залезть ему в душу. Это был своеобразный тест на прочность веры, одновременно он пытался понять, нет ли у меня склонности к ереси. Похоже, он был из породы инквизиторов. Впрочем, я его так и прозвал про себя. "Инквизитор". Так как в той жизни я был неверующим, да и сейчас, не смотря на повальную, фанатическую веру народа в Бога, я им не стал, мне приходилось в общении с этим духовным пастырем держаться все время на стороже. Единственное, что меня радовало, это краткость наших бесед, занимающих от силы полтора - два часа. Все остальное время я посвящал более прозаическим предметам, таким как грамота, математика, география и иностранные языки. Проверку знаний по этим наукам я проходил вместе с тремя молодыми людьми. Разговоры и какие-либо другие отношения между курсантами были строжайше запрещены, поэтому наше общение пришлось ограничить любопытными взглядами. Сдав последний экзамен, я уже предвкушал заслуженный отдых, как по пути в свою комнату был отловлен "инквизитором". Потихоньку чертыхаясь, я пошел за ним, но к моему большому удивлению, наш путь закончился не в классе, а в его кабинете, где мне был предложен лечебный отвар, действие которого, как он заявил, будет способствовать восстановлению моей памяти. Я уже потом понял, какой скрытый подтекст имела эта фраза.

Травяной чай был очень душистым и к моему удивлению не особенно горьким. Отпив с полбокала мелкими глотками ароматного настоя, я вдруг почувствовал, словно горячая волна прокатилась по всему моему телу, за ней другая и третья, но они были уже не горячими, а тепло - дружескими, неся в себе благодушную радость. Мне сразу захотелось поделиться своими радостями и бедами с этим хорошим человеком, к которому я от чего-то плохо относился.

Хотя

при этом прекрасно понимал, что это действие наркотика, но все равно ничего не мог поделать с наивной радостью и желанием раскрыть свою душу. Окончательно я пришел в себя уже вечером в своей комнате, где до поздней ночи пытался вспомнить наш разговор с "инквизитором", но кроме нескольких вопросов о каких-то людях, о которых даже никогда не слышал, так и ничего и не вспомнил. Большую часть ночи я пытался уснуть, и только под утро забылся тяжелой дремотой. Успокаивало меня только то, что если даже ничтожно малая часть моих ответов заставила усомниться "инквизитора" во мне, то сейчас бы я сидел на охапке соломы, в подземелье замка. Несмотря на подомное умозаключение, я вышел на ежедневную зарядку с тревожным ощущением, но все проходило как обычно, и я окончательно успокоился. Придя в класс, я увидел двух сидящих на лавках парней. Одного из них я видел раньше, когда сдавал грамоту и математику. Через несколько минут дверь открылась, и вошел новый преподаватель. С самых первых слов стало понятно, что теперь пришла очередь тестов по дворянским наукам: геральдике, умению разбираться в лошадях и собаках, навыкам соколиной охоты, искусству танца и этикету. Тут у меня, прямо, скажем, были прямо гигантские пробелы, но благодаря уже известной наставнику причине, особого удивления они у того не вызвали. Следующие три недели мой рабочий день был разбит на две половины. Одна из них была посвящена изучению дворянских наук, другая предмету, который я назвал для себя "полевой практикой". Ее вели два учителя. Жилистые, загорелые, поджарые, быстрые в ходьбе и стремительные в движениях. Эта наука имела минимум теории и максимум практических занятий. В нее входило знание леса и повадок зверей, чтение следов, умение ориентироваться по звездам и многое другое необходимое для походной жизни. Ни в прошлой своей жизни, ни в нынешней, меня никто не учил ни на следопыта, ни на охотника, поэтому мне пришлось здорово попотеть, чтобы все это усвоить. К тому же в утреннюю зарядку ввели обязательную тренировку с оружием, а как только "закончилась "полевая практика" тренировки стали проходить вечером. К счастью, преподавание дворянских наук не затянулось, дав мне только основы, но мне хватило и этого, так как ни псовая охота, ни изучение поз и фигур бальных танцев меня даже в малейшей степени не интересовали. Но не успел я облегченно вздохнуть, как за меня взялись в полной мере. Я начал изучать предмет, который можно было назвать "искусство убивать", во всех его проявлениях. Меньше всего я хотел обучаться подобному предмету, да и беседы с аббатом меня настроили совсем на другую волну. Мне виделось великосветское общество, королевские дворы, приемы, переговоры и… соответствующая всему этому великолепию работа, представлявшаяся мне нечто средним между работой дипломатом и должностью придворного. Но, увы!

Со мной сразу стало работать несколько преподавателей, правда, большинство из них являлось обычными головорезами. Вся их теория заключалась в словах: найти и убей! Впрочем, как говорят, не бывает правил без исключений. Этим исключением стал итальянец, наемный убийца, обучавший меня убивать с помощью кинжала и арбалета. Но это было не все. В его учебу входили также тактика и стратегия наемного убийцы, которые включали в себя разведку местности, специфику обстановки, включая погоду, выбор мест засады, пути отступления и психологию жертвы. Мессир Винсенто, так он назвался мне при первом знакомстве, оказался весьма хорошим рассказчиком, скрасив мне немало вечеров, рассказывая об Италии, о жизни людей, праздниках, нравах и укладе жизни, как в деревне, так и в городе. Впрочем, я нисколько не сомневался, что это тоже была часть моего обучения. Прийти к этому выводу было несложно: чуть ли не с первого дня меня стали обучать итальянскому языку.

Впрочем, я не только изучал тонкости и приемы, связанные с холодным оружием, параллельно, меня обучали и другим премудростям, в той или иной мере связанных с основным предметом изучения. Вместе с изготовлением, применением и методиками распознавания того или иного вида яда, я изучал джигитовку и актерское мастерство. Джигитовкой я назвал приемы во время скачки. А как еще можно назвать умение пересаживаться с одной лошади на другую во время бешеной скачки или умение группироваться в падении с несущейся на полном скаку лошади?

Искусство перевоплощения требовало от меня не силы и ловкости, а умение вживаться в роль. Приходилось усваивать манеру держаться, изучать поведение лиц различных профессий и ремесел вплоть до профессиональных жестов и выражений лиц. Меня учили: ты должен не только нацепить рваную одежку крестьянина и испачкать лицо и руки - ты должен стать им. Униженность и раболепие перед всеми, кто стоит выше тебя на социальной лестнице в выбранном тобою образе, должны проявляться легко и непринужденно, словно ты их всосал с молоком матери. Впрочем, искусство притворства для меня было делом привычным. Кто научился носить одну личину, без особого труда освоит и другие. Спустя пару месяцев я уже мог надеть маску монаха или городского стражника с такой же легкостью, как и их платье. Все эти науки я изучал, скажем так, с большой или меньшей степенью охоты, но в то же время они не вызывали у меня отвращения, как один предмет, о котором я первое время думать не мог без содрогания. Я привык к крови, сам убивал, но собственноручно пытать человека…. До этого я успешно избегал заниматься подобным делом, но теперь приходилось дважды в неделю спускаться в подвал и на практике проходить азы кровавого мастерства, под руководством весьма квалифицированного палача, мастера своего дела. Подобным образом, достигались две задачи. Умение грамотно добыть нужную информацию, а также отточить в себе холодную, чисто практичную жестокость. Сначала было просто страшно причинять совершенно незнакомым людям, которые тебе лично ничего не сделали, жуткую боль. Потом страх ушел, осталось сочувствие, но и с ним я справился, приучив себя отгораживаться от неуместной жалости, которая абсолютно не была нужна, ни мне, ни человеку, висевшему на дыбе.