Серапис
Шрифт:
Всякий раз, когда Марк приближался к обелиску или тараксиппосу, Дада сжимала руками голову, привставала и закусывала губы, но как только ему удавалось миновать ужасный камень и бронзовую статую коня, девушка в изнеможении опускалась на стул и глубоко вздыхала с облегченным сердцем. Она жила теперь одной жизнью с этим отважным, пылким юношей, чувствуя, что его гибель убьет ее, а победа Марка принесет ей честь. На шестом круге Гиппиас находился все еще далеко впереди него, и расстояние между ними долгое время не уменьшалось. Оба агитатора давно уже не сдерживали, а, напротив, гнали, что было силы, своих коней. Подавшись вперед через борт колесницы, они понукали их словами и дикими, хриплыми
Остальные колесницы все больше и больше отставали от Гиппиаса и Марка. Наконец, когда их лошади стали в седьмой и последний раз приближаться к ниссе, волнение зрителей достигло своего апогея. Толпа то замирала в тревожном ожидании, то разражалась неистовыми возгласами, чтобы снова стихнуть.
Казалось, будто бы утомленные легкие нуждались в усиленном напряжении после спазматического сжатия в горле, которое испытывали эти десятки тысяч людей, трепетавших между страхом и надеждой.
Дада перестала разговаривать с Димитрием. Она была бледна и судорожно дышала. Ее глаза впились в высокий каменный обелиск и золотистое облако пыли, окружавшее лошадей.
Не доезжая сотни шагов до меты, из этого пыльного столба вынырнула красная шапочка Гиппиаса, а вслед за ней голубая, принадлежавшая Марку. Несколько секунд спустя оглушительные крики огласили ипподром: что-то металлическое, яркое сверкнуло возле обелиска, как будто скользнув по самому камню, и тогда из серого облака пыли снова показалась сначала голубая шапочка христианского юноши, а уже вслед за ней красная. Марк обогнал своего соперника, рискуя собственной жизнью, на отчаянно смелом, крутом повороте вокруг гранитного постамента ниссы.
Димитрий заметил все это, как будто его взгляд имел способность пронизывать густые облака пыли. Он также не мог сдержать своего восторга.
— Мой несравненный мальчик! — крикнул старший брат, всплескивая руками, как будто Марк был в состоянии его услышать. — Пусти в дело хлыст! Гони лошадей! Не жалей вороных; пусть все пропадает. Хлещи их хорошенько!
Здесь Дада обернулась к нему и спросила, едва сознавая, что перед ней происходит.
— Он перегнал Гиппиаса? Он победил?
Ее голос от волнения срывался, губы дрожали.
Димитрий не ответил ни слова, только указал рукой на облако пыли, мчавшееся вперед с быстротой вихря, и на другое, догонявшее его.
— Смерть и ад! — воскликнул он в исступлении. — Гиппиас опять опередит брата. Собака! Негодяй! И зачем только Марк жалеет бич? Погоняй же их хорошенько! Не поддавайся! Напряги всю свою силу! Великий отец Посейдон… вот… вот… сейчас… но нет! У меня подламываются ноги… Марк все еще впереди и вдруг! Еще одна минута!.. Пусть поразит меня молния!.. О!.. Облака пыли опять слились между собой… а теперь, теперь… хоть бы ему задохнуться! Нет! Нет… слава богам! Впереди несутся мои вороные, вот они… Скорей, скорей! Молодец! Мы победили!
Кони остановились, пыль рассеялась: Марк, а вместе с ним и христианская партия оказались победителями в первом забеге.
Цинегий подал юноше венок, принятый им с изъявлениями благодарности.
Потом Марк раскланялся с матерью и направил колесницу в подиум, позади карцера. Гиппиас в бешенстве бросил на землю свой бич, между тем как восторженные крики христиан заглушили музыку, звуки труб и громкий ропот побежденных язычников. Владельцы лошадей и агитаторы из язычников яростно спорили и были готовы растерзать Гиппиаса, который из пустого тщеславия позволил восторжествовать над собой заклятым врагам.
Шум и волнение в цирке были невообразимыми, но Дада не замечала окружающего. Она опустила глаза, поглощенная чувством восторга, и светлые капли слез текли у нее по щекам. Димитрий был тронут ее горячим участием. Он указал девушке на Марию, сказав, что эта почтенная матрона — родная мать его младшего брата. Молодой человек, потрясенный всем происшедшим, тут же дал себе клятву во что бы то ни стало устроить свадьбу Дады с Марком.
Следующие два забега, как и первый, сопровождались неприятными случайностями, и в обоих состязаниях лавровый венок достался красным.
При четвертом, решительном состязании на арену выехали только двое языческих победителей и Марк.
Теперь Димитрий волновался значительно менее прежнего. Он был заранее уверен в успехе брата. Египетские жеребцы на ипподроме далеко уступали в выносливости его берберийским кобылицам, которые к тому же успели дольше отдохнуть. И в самом деле, окончательная победа досталась Марку без особых усилий.
Дада еще задолго до решительного момента поглядывала на свои венки, желая поскорее бросить их в колесницу триумфатора. Ей очень хотелось поговорить с ним после окончания бегов, послушать его ласковый голос, увидеть перед собой его добрые глаза. Если он опять будет предлагать ей оставить родных, то она охотно последует за ним, несмотря на неудовольствие Карниса и Герзы. Даде казалось, будто бы никто не мог так сильно радоваться победе Марка, как она, точно они давно принадлежали друг другу и были разлучены на время только по прихоти судьбы.
Снова раздались громкие звуки трубы, и победителю предстояло, по старинному обычаю, проехать шагом вокруг всего ипподрома, чтобы показать зрителям своих ретивых коней. Он подъезжал все ближе и ближе. Тогда Димитрий предложил Даде перейти с ним вместе через канал, отделявший подиум от арены, и передать Марку из рук в руки приготовленные лавровые венки, вместо того чтобы бросить их издали. Девушка сильно покраснела, не говоря ни да, ни нет; однако она тотчас встала с места и, застенчиво улыбнувшись, повесила один из венков себе на руку, передав остальные своему спутнику. После этого они оба перешли по мостику на дорогу, где теперь толпилось много христиан. Братья еще издали кивали друг другу, но Марк узнал Даду только в ту минуту, когда остановил свою колесницу, поравнявшись с Димитрием, и когда юная певица, смущенная и радостная, подала ему победные лавры, Марку показалось, что небо сотворило для него сверхъестественное чудо. Никогда еще Дада не была так прекрасна, как в эту минуту. С тех пор как он видел ее в последний раз, его возлюбленная как будто выросла и сделалась серьезнее. Юноше бросилась в глаза благородная осанка девушки и голубые ленты на ее груди и в венке из роз, украшавшем белокурые локоны красавицы.
Неожиданное счастье этой встречи до того поразило Марка, что он не мог собраться с мыслями.
— Благодарю, благодарю тебя, Дада! — проговорил молодой человек, приняв ее венок и пожимая руки девушке.
Он смотрел ей в глаза, позабыв все на свете и не обращая внимания на брата. Между тем Димитрий, неожиданно обернувшись, бросился одним прыжком на какого-то незнакомого человека, который старался от него скрыться, прикрывая голову полой своей одежды. Марк не думал о том, что на него смотрят тысячи людей, в том числе его родная мать. Бессвязно повторяя слова благодарности, он не трогался с места. Вдруг porta libitinaria, то есть ворота, откуда в прежние времена выносили из цирка убитых и раненых, с треском распахнулись, и в них ворвалась толпа разъяренных язычников, которые принялись кричать на весь ипподром: