Серая мышь для королевы
Шрифт:
Собаки смотрели с фотографий на мир удивительно умными глазами. Внизу был напечатан номер телефона с припиской: «Если кто-то планирует посмотреть наших питомцев или передать какую-то помощь, пожалуйста, звоните».
Антон растерялся. О судьбах бездомных животных он никогда особенно не задумывался. Плохо, конечно, что они есть, жалко их. Но вот так, самому что-нибудь для них сделать – это ему в голову не приходило ни разу.
– А какая бывает помощь?
– Ну… как обычно, – Марина доведенным до автоматизма движением сняла с клея колпачок и, продолжая говорить, перевернула листок чистой стороной вверх. – Кормом, лекарствами или деньгами.
И вдруг ойкнула, уронила объявление и, словно маленький ребенок, засунула в рот указательный палец.
– Ты чего? – насторожился Антон.
– Порезалась, – объяснила Лавренкова, не вынимая пальца.
– Сильно?
Мажарин действительно забеспокоился, глядя на эту забавную девчонку, трогательно-симпатичную в своей неловкости и так по-детски отреагировавшую на случайную ранку.
Марина наконец-то вытащила палец изо рта, посмотрела на тонкий штрих пореза на подушечке и набухающие яркие капли, которые быстро сливались в красный ручеек.
– Да нет. Только кровь течет.
Она бросила в сумку клей.
Одна капля сорвалась, шлепнулась на асфальт, нарисовав на нем почти ровный кружок.
Антон отвел взгляд. Крови он не боялся, но от падающих на дорогу и желтые листья красных капель становилось не по себе.
Марина выудила из кармана куртки носовой платок, намотала его на ранку. Получилось не очень – большая пестрая конфета на палочке, которая к тому же плохо держалась.
– У меня, кажется, пластырь был, – спохватилась Лавренкова, но не стала уточнять, что носит его с собой вовсе не для неожиданных ран, а на случай, если обувь начнет натирать пятки.
Она запустила руку в сумку, открыла молнию на внутреннем кармашке, долго там шарила.
Оказалось, что распечатать упаковку с пластырем не так-то просто, если у тебя нормально действует только одна рука, а второй ты пытаешься держать сразу и саму упаковку, и постоянно норовящую свалиться повязку.
– Давай помогу, – самоотверженно предложил Антон.
Он решительно отобрал у Марины упаковку, извлек полоску пластыря. Потом потянул к себе лавренковскую руку – Маринина ладонь была мягкая и очень теплая. Потом торопливо сдернул неуклюжую повязку, приложил к ранке пропитанный антисептиком квадратик марли и туго обвил вокруг пальца липкие края.
– Ну все. Жить будешь.
Марина со странным выражением лица оглядела перетянутый пластырем палец. Вроде бы любуясь. Но чем? И улыбнулась:
– Спасибо.
Антон подобрал с асфальта объявление. Оно ничуть не испачкалось и не измялось.
– Дай-ка клей…
Лавренкова в очередной раз залезла в сумку, достала и послушно протянула Антону клей-карандаш.
Мажарин мазнул лист вдоль коротких сторон и прилепил его на стенд. Аккуратно разгладил, проверил, хорошо ли держится. И совсем неважно было то, что за последние пять минут к остановке подъезжал и нужный ему автобус, и два троллейбуса гостеприимно распахивали двери, ждали, а потом, разочарованно фыркнув, ни с чем отправлялись дальше.
Катя
И кому только в голову пришла эта великолепная идея? Завучу по внеклассной работе? Или самой директрисе? А может, весь педсовет разом озарила мысль о том, что лицею – ну вот просто позарез! – необходима своя королева. И выбрать ее решили из самых лучших старшеклассниц. По одной кандидатке от каждого из четырех девятых, двух десятых и двух одиннадцатых. Итого – восемь претенденток на корону. Теоретически. А фактически – найти бы хоть одну, которая пожелает позориться перед всей школой.
Катю вопрос о кандидатуре королевы не волновал. Все равно никто не поддержит эту дурацкую затею с выборами. Даже в голосе Елены Валерьевны, когда она объявляла своим ребятам о предстоящем конкурсе, звучало сомнение:
– Надо выбрать одну девочку от класса. Может, общим решением. А может, кто-то сам свою кандидатуру предложит. То есть сама.
– Мы подумаем, – пообещали десятиклассники.
Катя надеялась, что это они просто так, чтобы отмазаться. Но оказалось – серьезно.
Девчонки остались после шестого урока, вытолкали прочь парней – толку-то от них! – расселись по местам и замолкли.
Правда, думали!
– Ну и кого? – первой подала голос нетерпеливая Кривицына. – От одиннадцатого «А», я слышала, Перелепко будет.
– Правда, что ли? – недоверчиво переспросил кто-то.
Настю Перелепко многие знали.
Она, конечно, не красавица. Разве что по-модельному высокая и худая. Зато умная, самодостаточная и самоуверенная. Напористая и основательная, как асфальтовый каток. Наедет своим непререкаемым авторитетом и непоколебимой правильностью, добьет эрудицией, и все перед ней полягут.
Но все-таки не красавица.
– Никто не хочет? – опять выступила Кривицына и обернулась к Кате.
Булатова уже хотела сказать ей что-то типа: «А чего ты на меня-то смотришь?», но тут испуганно пискнула Самсонова:
– А можно, я?
Самсонова, несомненно, гораздо симпатичней Насти Перелепко из одиннадцатого «А». Но даже соседка по парте и лучшая подруга Кривицына посмотрела на нее довольно странно. А Катя не только посмотрела, но и высказалась:
– Дашенька! А ты в курсе, что там не в купальнике придется дефилировать, а на умные вопросы отвечать и какую-то презентацию проводить? Ты же в классе у доски, как замороженная.
– Почему это? – попыталась возмутиться Самсонова, но быстро сдулась, поникла, как увядший раньше времени цветочек.
Девчонкам стало ее жалко, каждая про себя подумала, что Булатова выступила непростительно грубо и насмешливо. Но только одна Лавренкова произнесла слух:
– Кать, зачем ты так?
И уставилась прозрачными чистыми глазами. Прямо-таки честь и совесть.
Катя невозмутимо вздернула брови:
– Ну вы же вроде как победить хотите, а не опозориться.
И невозможно было не обратить внимания на это разделительное «вы», намеренно противопоставленное высокомерному «я».