Сердце Абзалета
Шрифт:
Тряпичник уперся ладонями в днище лодки, но оно не поддавалось. Тогда он стал звать на помощь, но никто не ответил. Он лежал под лодкой, наполовину заваленный грязью, и не мог пошевелить ногами, но откуда-то сверху пробивался слабый луч света. Значит, лодку не засыпало целиком. Интересно, сколько времени он находился без сознания?
Потом до Тряпичника дошло, что радоваться рановато и что положение плачевное. Оказаться похороненным под оползнем — ничуть не лучше, чем быть погребенным заживо. Вместе с тем окружающий полумрак словно навевал ему какие-то добрые воспоминания.
Поблизости что-то зашуршало.
— Эй! — принялся звать он. — Тайя! Локрин!.. Кто-нибудь, умоляю, вытащите меня из этой трясины! Кажется, меня засыпало, и я не могу двигаться. Я здесь, под лодкой! Кто-нибудь слышит меня?
Но никто не отзывался. Тряпичник подождал немного, прислушался. Снова тишина. Только снаружи колыхалась жидкая грязь. Вода капала через трещину в днище лодки. Если так пойдет и дальше, рано или поздно его зальет с головой. Тряпичник снова уперся в днище лодки, пытаясь откинуть ее в сторону, но опять безрезультатно.
— Эй, кто-нибудь, помогите! — кричал он. — Меня засыпало! Я не могу вылезти!
Рядом послышались тяжелые шаги. Кто-то начал копать, а затем одним мощным рывком приподнял лодку, и в глаза Тряпичнику ударил яркий солнечный свет. Загородив собой полнеба, над Тряпичником навис великан Дрейгар.
— Добрый день, — смущенно пробормотал Тряпичник.
Дрейгар нахмурился.
— Ты кто такой и куда подевались дети? — рявкнул он.
Далджин отодвинулся от стены, перевернулся с одного бока на другой и наконец проснулся. А проснувшись, тревожно огляделся по сторонам. Факелы догорали. Стало быть, он все-таки заснул. Интересно, сколько прошло времени? Он уже просыпался после того, как очередной подземный толчок переполошил его товарищей. Но колебание земной коры было не сильным, быстро закончилось, и все тут же заснули. В его душе тлела надежда, что этот подземный толчок был последним.
Далджин потянулся, взял один из факелов и подсыпал на него из банки серебристого порошка. Потом поднялся на ноги. Они находились в одном из боковых туннелей. Далджин чувствовал себя совершенно беззащитным. Опасность могла подстерегать их за каждым углом. Цынцыкерам ничего не стоило застать их врасплох. Усталое тело требовало отдыха и сна. Найялла сказала, чтобы он разбудил ее, когда захочет спать, и она сменит его. Однако он был слишком самолюбив, чтобы обратиться к мьюнанке. Не говоря уж о том, что всегда относился к мьюнанам с презрением.
Рудокоп уже хотел растолкать Нугана, как его внимание привлек какой-то шорох в дальнем конце туннеля. Он приподнял факел, сделал несколько шагов вперед, но ничего не увидел. Далджин не был трусом, но и не стал бы рисковать без надобности. Некоторое время он вслушивался в тишину, но отправиться на разведку так и не отважился. В конце концов он решил, что шорох ему почудился, и, вернувшись к спящим товарищам, принялся трясти Нугана за плечо. Молодой рудокоп что-то заворчал спросонья, но Далджин объяснил, что теперь его очередь караулить. Нуган вскочил и стал разминать затекшие ноги. А Далджин тут же устроился на его нагретом месте.
Немного погодя проснулся Микрин. Приветливо кивнул юноше и, придвинувшись ближе к жене, стал вглядываться в темноту.
— Ужасно замерз, — пробормотал Нуган, похлопывая себя по бокам. — Никак не могу согреться.
— Это все камень, — промолвил Микрин. — Вытянул из тебя все тепло. Нельзя спать на голом камне. К тому же не мешало бы поесть, мы все ужасно голодные.
— Я бы, наверное, быка съел, — сказал Нуган, пританцовывая от холода. — Эх, хорошо бы сейчас дюжину сочных отбивных с жареным лучком, печеной картошечкой и тушеной капустой, как готовит моя матушка!
— А я бы полжизни отдал за сосиски в томатном соусе, — вздохнул Микрин, мечтательно закрывая глаза. — С картофельным пюре, бобами и хлебом с маслом. Моя Найялла, знаешь ли, мастерица печь желудевые караваи… Это такая прелесть, пальчики оближешь!
— Ничего вы не понимаете в еде, — проворчал пожилой бригадир, неожиданно вмешавшийся в разговор и зачмокавший своей вставной челюстью. — Нет ничего лучше, чем добрые пироги! Моя женушка готовит такие пирожки с курятиной и грибами, что вы побежите за ними на край света… А какие она печет яблочные пирожные со взбитыми сливками и сахарной глазурью!
— Моя дочка обожает яблочные пирожки, — грустно вздохнул Микрин. — Или с черникой… Больше всего на свете…
До сих пор он старался избегать мыслей о детях. Думать о них — только сыпать соль на раны. Кто знает, где они сейчас и что с ними.
Словно прочитав его мысли, пожилой бригадир сочувственно покачал головой.
— У тебя двое?
— Ну да. Тайя и Локрин. Вечные с ними хлопоты!
— Еще бы! — хмыкнул бригадир. — Уж я-то знаю. У меня у самого шестеро по лавкам, да еще один, как у нас говорят, на подходе. Осенью жена родит седьмого. Разве с ними успеешь отдохнуть.
— Да уж, — улыбаясь, кивнул Микрин. — Но я лично об этом не жалею.
— И я тоже, — серьезно сказал бригадир.
Найялла проснулась, но в разговор не вступала. Прижавшись к мужу, она размышляла о том, какие странные эти мужчины: только что дерутся не на жизнь, а на смерть, готовы перегрызть друг другу глотки, а через полчаса беседуют как ни в чем не бывало, как самые закадычные друзья.
— А что ты, Нуган? — поинтересовался Микрин. — Женат, нет? Дети есть?
— Нет-нет, — поспешно пробормотал юноша, засовывая озябшие руки в карманы и притопывая. — Наше дело молодое. Я на себя хомут надевать не тороплюсь.
— Врет и не краснеет, — ухмыльнулся бригадир. — А сам давно сохнет по Эллин Маджин. Или я ошибаюсь? А, парень?
— С чего ты взял? Ничего я по ней не сохну, — фыркнул юноша, покраснев до ушей.
— Эх ты, дурень! Уже все знают об этом, кроме нее самой. Когда ты, наконец, посватаешься? Смотри, а то уведут твою красавицу прямо из-под носа. Выскочит замуж за другого, оглянуться не успеешь.