Сердце Бонивура
Шрифт:
Никем не тревожимые, росли тут высоченные липы, вязы, перепутываясь кронами, черёмуха раскидывала по весне свой пахучий шатёр. Потом огородили это место, и кусок приветливой зелени придал тепло и уют потоку домов, что, растекаясь по берегу, достигал уже конца бухты, огибал её и выплёскивался на взлобки Чуркина мыса.
Деревья росли тут во всем своём великолепии, шелковистая трава курчавилась до самой поздней осени, устраивать аллеи было некому, и рука садовника не приглаживала первозданную прелесть этого уголка.
Даже в самые жаркие дни тут царила прохлада. Простые деревянные
Хорошее это было местечко для влюблённых: деревья скрывали их, как сообщники, от любопытных взоров. Сколько признаний слышали эти черёмухи! Сколько молодых, горячих чувств уберегали они от чужого взгляда!.. «Гайдамак» был излюбленным местом для гулянья и отдыха молодёжи мастерских Военного порта…
…Машенька вошла в сад и окинула взглядом скамейки, расположенные поближе к выходу. На второй скамейке от выхода, слева, сидел молодой рабочий. Удобно откинувшись на спинку, он сложил вытянутые ноги крест-накрест. Газета «Владиво-Ниппо» лежала у него на коленях. Рабочий подрёмывал, но газету держал крепко. Газета многое сказала Машеньке: это был тот человек, который ждал её. Она осторожно присела рядом. Рабочий тотчас же скосил на неё глаза, однако позу не переменил. Машенька окликнула его:
— Гражданин, у вас сегодняшняя газета?
— Сегодняшняя, — ответил рабочий. — Да никаких новостей нету, меня от неё в сон клонит. Не хочешь ли почитать?
— Времени нету! — сказала Машенька. — А что это за газета?
— Японский брехунец! — сказал неожиданно рабочий.
Машенька насторожилась: по смыслу ответ подходил к условному, но он должен был звучать по-другому. Машенька отодвинулась от рабочего, готовая подняться и уйти, но рабочий, чуть заметно усмехнувшись, добавил:
— Испугалась, дочка? Не бойсь, не ошиблась. Держи-ка газетку да давай скорее, что принесла!
— Я не знаю, о чем вы говорите! — пролепетала Машенька, поднимаясь.
Рабочий легонько удержал её:
— Да сядь ты, пичуга! Насчёт брехунца я сказал потому, что никого вокруг нету, а то бы и ответил тебе как положено!
— А как? — спросила Машенька, пристально глядя на рабочего.
— Ну, японская — и все! — сказал рабочий, подавая ей газету.
В сад вошли два патрульных американских матроса, с кольтами у колена, в круглых белых шапочках, надвинутых на глаза, с развевающимися шёлковыми галстуками на шее, долговязые, белобрысые. Они шли, толкая друг друга и переговариваясь о чем-то, довольные хорошим днём и выпивкой, которая связывала им язык, но развязывала желания и руки. Они, ступив на зеленую травку, вспомнили, видно, детство и, гогоча, принялись гоняться друг за другом.
Машенька взяла газету, стала её рассматривать. Сунула в середину письмо, которое пересылал Алёша комсомольцам Военного порта, и возвратила газету владельцу. Тот сложил её, положил в карман, неприметно усмехнулся Машеньке на прощание, поднялся и медленно вышел.
Машеньке не хотелось уходить из сада. Сердце у неё трепетало. Она хорошо выполнила поручение, и сознание этого радовало. Самая младшая из всей пятёрки Тани, к тому же маленького роста, она боялась, что к ней относятся несерьёзно. Она приуныла после отъезда Виталия, который ко всем девушкам относился одинаково, и боялась оказаться не у дел, так как Алёша никогда не брал её в расчёт. А тут он сам вручил ей пакет и сказал: «Ну, маленькая рыбка, хочешь в большом море плавать?» Ещё бы Машенька не хотела!.. Когда она разносила листовки, она разбрасывала их, как сеятель зерно, не зная, которое из них прорастёт. А тут — совсем другое дело: она видела живых людей, которые были объединены с ней общим делом и были родными, хотя она не знала их раньше, как не знала и этого рабочего с газетой, с которым только что рассталась. А сколько их, таких, как он!..
Теперь Машенька уже не завидовала Тане и Соне. Новые силы чувствовала она теперь в себе…
Машенька поднялась и направилась к воротам. Когда она подходила к скамейке, на которую, угомонившись, сели американцы, один из матросов вытянул свои длинные ноги. Дорожка была загорожена. Машенька остановилась.
— Посторонитесь, пожалуйста. Мне надо пройти!
Матрос, коверкая русские слова, обратился к Машеньке:
— Мы не понимайт по-русски, а? Куда вы идёт, литтль мисс? Не надо торопиться. Надо посидеть с нами, а? Немного разговаривать!
Машенька, покосившись на осоловелые глаза матросов, резко повернулась, чтобы обойти скамью. Тогда матрос схватил её за талию и усадил рядом с собой. На Машеньку повеяло винным перегаром.
— Сит даун, плиз, май бэби! Сидите…
Парни были здоровенные. Точно клещами, вцепился в неё американец, прижимая к скамейке. Машенька сказала тихо:
— Уберите руки. Я буду сидеть!
Матрос загоготал. Огромной своей ручищей он погладил Машеньку по голове, точно ребёнка.
— Молодец, девотшка! Ю ар гууд гёрл…
В ту же секунду Машенька рванулась со скамьи и побежала к выходу. Матросы кинулись вдогонку. Едва она сделала несколько шагов по улице, они настигли девушку. Сопя, один обнял её. Второй хохотал, что-то вскрикивая.
Возмущённая и испуганная, Машенька вырывалась из рук американца, но это было не легко сделать. Тогда Машенька принялась колотить матроса как попало. Она была совсем маленького роста, и когда он, спасаясь от ударов, высоко поднял голову, Машенька могла дотянуться только до его плеча. Зрелище это казалось второму матросу таким смешным, что он, схватившись за живот, заливался идиотическим смехом.
В мастерских Военного порта прогудел гудок на обеденный перерыв. Чёрная толпа мастеровых появилась у ворот порта. Группа молодых парней шла мимо матросов и Машеньки. Машенька крикнула:
— Ребята! Помогите!
Но мастеровые шли мимо. До Машеньки донеслось:
— Не поделили чего-то!
В группе послышались смешки. Тогда совсем обессилевшая Машенька отчаянно закричала, обратив к проходившим своё покрасневшее, залитое слезами лицо. Растрёпанные косы её метнулись в воздухе.
— Това-а-рищи! Помогите же! Товари-и-щи!