Сердце из черного бархата
Шрифт:
— О чем твоя новая книга? — спросила у меня Оливия.
— Пока что я редактирую прошлую. И, если не закончу через неделю, мой издатель сожрет меня живьем.
— И что же, рукопись уменьшается на несколько страниц?
— Как минимум страниц на двадцать.
— Что ты удаляешь?
— В основном, эротические сцены.
Оливия слегка отстранилась и посмотрела на меня.
— Эротические сцены? — Даже в темноте я без труда мог прочитать в ее глазах непонимание, смешанное с недовольством. — Зачем?
— Это такие эротические сцены, в которые я вкладываю личный смысл. Если я перечитываю сцену и не помню, что именно я хотел этим
— Ты сохраняешь их?
— Конечно. Может, когда-нибудь я оценю их по-новому, и тогда можно будет вставить их в другое произведение.
Несколько минут мы танцевали, слушая музыку. Вокалист закончил песню и обратился к одному из хозяев клуба, сидевшему в зале:
— Вивиан, это я написал для тебя. Надеюсь, тебе понравится, и нас не закидают гнилыми помидорами.
Уже давно не трезвая публика отреагировала на эти слова смехом, улюлюканьем и громкими овациями. Вокалист поклонился, заранее благодаря зрителей, и кивнул музыкантам.
Песня была великолепна. Может быть, в студийном исполнении или же где-нибудь на большом концерте ее никто бы не оценил, но она прекрасно вписывалась в спокойную атмосферу клуба. Публика притихла, даже бокалы перестали звенеть — все слушали музыкантов, не решаясь спугнуть появившееся в воздухе волшебство. Повинуясь какому-то внутреннему порыву (что со мной случалось редко, если случалось вообще), я обнял Оливию чуть крепче. Почему-то фарфоровый оттенок ее кожи и тепло ее тела никак не желали складываться воедино — мне казалось, что в этом есть что-то неправильное.
— Ты выглядишь так, будто тебя сделал из мрамора какой-то неизвестный скульптор, а потом вдохнул жизнь, — сказал я ей.
— Жизнь есть во всем, что создают люди. И в картинах, и в фотографиях, и в книгах, и в симфониях, и в статуях. Они все живые. Когда мы создаем, мы вкладываем во все кусочек жизни. Только не каждый чувствует эту жизнь.
— Значит, ты — статуя, а я просто чувствую твою жизнь?
— Конечно. А ты — герой всех своих книг. Когда человек творит, он создает себя. Каждый раз создает заново. Другого себя. Много-много жизней. Много-много масок, много-много лиц. Но каждый раз одно сердце.
— Не много ли героев для одного сердца?
— Наоборот. Слишком мало. Потому что если человек когда-нибудь что-нибудь сотворил, то он уже никогда не остановится. Ему нельзя прекращать творить.
— Не знаю, что это был за скульптор — тот, который тебя создал — но он постарался.
— Он знал, что ты ценишь искусство.
На ее губах до сих пор оставался сладковатый привкус коктейля, в котором можно было уловить терпкую шоколадную нотку. И мне показалось, что я переместился в другую реальность — там, где не существует обычных людей, а существуют только те, кого создали люди. Так ли точна граница между нашей привычной реальностью и той самой, темной и таинственной, познать которую довелось лишь немногим? А, может, ее вообще нет? Может, тот мир — естественное продолжение нашего мира или даже его часть? Разве мы сами — не чье-то творение? И, если так, то почему мы не можем быть ожившими статуями и героями своих собственных книг?
— Оказывается, что в реальности твои герои целуются не хуже, чем в книгах.
Оливия отстранилась, ленивым взглядом окинула зал и направилась к лестнице на второй этаж.
— Пойдем, — кивнула она мне. — Мой коктейль еще не допит, равно как и твой коньяк.
Вероятно, на моем лице можно было прочитать недовольство, потому что в какой-то момент Оливия насмешливо сморщила нос, болтая на дне стакана остатки коктейля.
— У тебя такой вид, будто тебя постигло самое страшное разочарование в твоей жизни, — сказала она.
— Не люблю незаконченных сцен.
— А я люблю. Незаконченная сцена дарит ощущение того, что ее можно будет продолжить.
— Надеюсь, не помешаю?
Всего несколько минут назад сидевший в зале Вивиан подошел к нам и положил руки нам на плечи.
— Все в порядке? — спросил он.
— Все великолепно, — ответила за нас двоих Оливия. — Тебе посвящают песни? У тебя сегодня праздник?
— Каждый день для меня — маленький праздник, дорогая. И я советую всем не привязываться к датам. Самый замечательный праздник — это праздник просто так. Увы, сегодня я праздную один, так как Адам занят делами из другой жизни… но, думаю, он возьмет свое, когда вернется.
Вряд ли я преувеличу, если скажу, что Вивиан и Адам были самыми известными людьми в городе. Их имена были у всех на устах. Почти каждый день в городской газете появлялась как минимум одна заметка либо о жизни одного из них, либо о жизни обоих, либо о клубе, который они держали, а то и приличная статья. И, тем не менее, ни о Вивиане, ни об Адаме незнакомые с ними люди не знали ничего конкретного. Порой казалось, что они специально напускают на себя таинственность, хотя их друзьям было известно, что это не так.
Адам, сын богатого еврея, основного держателя акций приносящего приличные деньги проекта, окончил университет в Англии и с посредственным дипломом лингвиста вернулся в родной город. Вивиан, с отличием окончивший университет Сорбонны, почему-то не захотел посвятить свою жизнь медицине, хотя его профессора прочили ему великолепное будущее. Никто не знал, чем друзья занимаются в свободное от «работы» время, где они живут и какую жизнь они ведут днем. Если ведут вообще.
Каждый раз, видя их вместе, я не мог отделаться от мысли, что они смотрятся комично — вероятно, потому, что они были абсолютно разными. Адам был невысоким и слегка полноватым весельчаком, душой компании. Он любил выпить, а иногда не брезговал и теми удовольствиями, которые хозяева предлагали посетителям. Несмотря на нескладное телосложение, комплексами он не страдал, и мог присоединиться к танцевавшим на сцене девушкам, если его приглашали, а иногда даже мог помочь девушкам раздеться. В одежде он придерживался свободного стиля и ненавидел все, что напоминало деловой костюм, смокинг или фрак. Каждый посетитель, даже впервые забредший в клуб, через пять минут становился его приятелем и пил с ним вино.
Вивиан выглядел иначе. Высокий, стройный (я подозревал, что раньше он занимался танцами, но по какой-то причине решил не продолжать — осталась только осанка и изящная походка), с холодными синими глазами, спокойный и сдержанный, не очень щедрый на улыбки, объятия и комплименты — он выглядел путешественником во времени, которого судьба забросила в современный мир. Он отдавал предпочтение элегантным и слегка старомодным костюмам, которые так хорошо сидели на нем, что, казалось, были пошиты на заказ и в единственном экземпляре — специально для него. В отличие от своего друга, толпу Вивиан не любил. Его часто можно было заметить в тихом уголке клуба — он пил красное вино, курил опиум и изучал посетителей. В такие моменты я думал, что ему пошел бы камзол в стиле девятнадцатого века, а напротив него должен был сидеть лорд Генри. Хотя он сам вполне сошел бы за лорда Генри, а напротив него мог сидеть Дориан Грей. Было в нем что-то такое, что скрывалось от посторонних глаз — и это что-то хорошим я бы не назвал. Впрочем, Вивиана, судя по всему, это не слишком беспокоило.